Книга Из серого. Концерт для нейронов и синапсов - Манучер Парвин

Я поднимаюсь на лифте, счастливый от того, что помню, на каком этаже живёт Элизабет. Я беспокоюсь, что мог неправильно запомнить номер комнаты. Но я его помню правильно и, не успев оглянуться, уже сую голову внутрь.

– Элизабет? Это я, Пируз!

Она сидит всё в том же кресле. Но вместо того, чтобы смотреть в окно или смотреть орущий телевизор, она неотрывно смотрит в стену между ними, как я предполагаю, потерявшись в реальности, которую видит только она сама. Я нахожу прибор дистанционного управления и выключаю телевизор. Я беру стул из кухонного отсека и сажусь напротив неё.

– А сегодня ты меня помнишь, Элизабет? Это я, твой старый приятель Пируз.

– Будет лучше, если мы больше не будем встречаться, – её глаза полны чувства вины.

– Согласен. Но я вначале должен задать тебе один вопрос. – Я уже тянусь к её рукам, чтобы взять их в свои, потом решаю этого не делать.

– Вы – новая медсестра? – спрашивает она.

– Нет-нет. Это я, Пируз. Твой старый приятель с времён учёбы в колледже.

– Будет лучше, если мы больше не будем встречаться, – на этот раз фраза звучит более категорично.

Её кратковременная память сеет панику и смуту в её долговременной памяти. Если я хочу что-то узнать, я должен сразу же переходить к делу.

– Я – отец твоего ребёнка, Элизабет?

– Ты отец, Дэвид! Верь мне, – её лицо перекашивает от раздражения.

Меня всего перекашивает. Я не против того, чтобы она принимала меня за своего умершего мужа, Дэвида Пуччини. На самом деле это может даже помочь. Но она врёт Дэвиду или говорит ему правду? Очевидно, Дэвид тоже точно не знал. Очевидно, он снова и снова задавал этот вопрос. Может, годами.

– Важно, чтобы Джульетта точно знала, если я её отец, – говорю я.

– Ты кто? – спрашивает она.

– Пируз! Ты от меня забеременела, Элизабет? – я не могу сдержать раздражение.

– Ты не думаешь, что я уже несколько стара для того, чтобы иметь детей? – она смеётся.

И так проходит моё посещение. Её мозг – это сломанный компьютер, программное обеспечение превратилось в омлет, она утратила способность узнавать лица и факты. В те минуты, когда она думает, что я – Пируз, она говорит мне, что мы не должны больше встречаться. Когда она думает, что я – медсестра, она просит обед. Когда она думает, что я – её отец, она просит купить ей пони.

Когда она думает, что я – Дэвид, она яростно настаивает, что я – отец Джульетты. Её старческое слабоумие зашло гораздо дальше, чем мне говорила Джульетта. Алетофобия зашла слишком далёко!

Я направляю свою красную «Тойоту» к озеру Хинкли, поскольку вопросы, на которые я не могу ответить, бьются у меня в мозге. Элизабет врала Дэвиду Пуччини насчёт Джульетты? Понятно, почему она это делала, учитывая, в каком положении оказалась. А если она не врала, почему Дэвид ей не верил? Моя «Тойота» нашла хорошее место для парковки как раз рядом с лодочной станцией. Я хромаю внутрь и беру напрокат каяк. Я соскальзываю на спокойную поверхность озера и гребу к уткам.

– Вы не представляете, насколько вам повезло, любители потрахаться! – говорю я им.

Теперь я снова у себя дома, в большой гостиной с высоким потолком и огромными стеклянными окнами. Создаётся впечатление, что то, что снаружи, является продолжением того, что внутри, а цветы на моём персидском ковре присоединяются к цветам, посаженным снаружи. Я ставлю классическую персидскую музыку в проигрыватель компакт-дисков. Я иду на пустое место на полу и начинаю на нём вращаться, исполняя танец суфиев-дервишей, саму[60]. Я вращаюсь и вращаюсь. После каждого поворота мою травмированную ногу снова пронзает боль. Моя голова кружится немного сильнее, но и немного проясняется. Я вращаюсь и вращаюсь. Мои руки вытянуты, как крылья парящего орла. Мой взгляд простирается дальше моего носа, глубоко в пространство, пытается сфокусироваться и пронзить тёмное будущее, которое темнее, чем забытое прошлое! Наконец я сажусь на ковёр, словно имитируя Руми.

Я хочу посмотреть сквозь вещи так, как монахи-суфии видят сквозь вещи. Используя медитацию и разум, сильно подкреплённые интуицией, суфии пытаются видеть вещи такими, какие они есть. Понять реальность такой, какая она есть. Стать бесспорно объективными. Принять то, что они не могут изменить, и попытаться увидеть то, что увидеть нельзя. Я хочу знать больше того, что я знаю, даже больше того, что кажется доступным для познания, достичь того, чего я не знаю. Да, я должен знать себя, если я хочу выжить с чувством опасности, бурлящим и растущим внутри меня и маячащим вокруг меня. Я чувствую множество «я»: субъект, деятеля и мыслителя; и множество «мне»: объект моей судьбы, получателя хорошего и плохого в жизни; и множество «моего»: все мои ресурсы, в моём разуме и за пределами него. Все три множества моей личности мобилизуются для моего выживания. Вопрос о том, кто отец Джульетты, остаётся. Но поскольку я не знаю ответ, почему я должен чувствовать себя её отцом? Я знаю, что я в этом случае нелогичен. Ни сама, ни медитация не помогли мне стать объективным.

– Я знаю, что ты, моя совесть, не одобряешь инцест, и, угрожая меня осудить, ты пугаешь меня до смерти.

Я не слышу ответа. Моя совесть – как Бог для верующих, она приказывает мне, не разговаривая со мной. Я прошу и прошу свою совесть ослабить хватку, она ведь сжимает меня, словно цепью, но она её не ослабевает. О, как бы я был свободен без совести, по крайней мере, какое-то время. Я знаю, что если совершил инцест, то сделал это по незнанию, но это мне не помогает: я не подобный компьютеру логик.

Со своей стороны я не сделал ничего плохого, но мой мир внезапно перевернулся с ног на голову и ещё навалился на меня сверху. Я чувствую груз всех печалей, которые давят на меня. Я встаю и вращаюсь, и вращаюсь, как галактика по спирали вокруг чёрной дыры в центре. Да, я вращаюсь и вращаюсь вокруг своей дилеммы, не поддающейся точному определению, словно она проглотит меня целиком, как чёрная дыра. Я отбрасываю эту мысль, но она возвращается назад, как игрушка-чёртик на ниточке, привязанный к моим нейронам и синапсам.

Я пытаюсь ни на что не обращать внимания. Позволить пустоте стать центром моего внимания. Увести за собой своё беспокойство. Я вращаюсь и вращаюсь, пытаясь убрать таким образом свою боль. Я пытаюсь слушать только тишину, тишину пространства. Я держу душу в руках и скольжу сквозь закрытую дверь спокойствия – внутреннего спокойствия – в сад восторга. Я вращаюсь и вращаюсь. Мой дух воплощает спокойствие, а спокойствие воплощает мой дух. Я становлюсь свободным от страданий. Как прекрасно! Время держит моё спокойствие и улетает со сцены. Я вращаюсь и вращаюсь.

Как монах-дервиш, я вращаюсь на месте. Как буддийское колесо жизни, я вращаюсь. Я кружу, как ветра над Голгофой. Я кручусь, как блендеры, компакт-диски и карусели, придуманные атеистической наукой. Я верчусь и верчусь, пока не остановлю Землю и Солнце, и все звёзды во Вселенной, чтобы они прекратили вращаться.