Книга Мир Софии - Юстейн Гордер

— Кажется, я жива, — запинаясь, пробормотала она теперь.

— Конечно, жива. И сегодня тебе исполняется пятнадцать лет.

— Ты уверена?

— Еще бы не уверена. Как мать может не знать, когда родился ее единственный ребенок? 15 июня 1975 года… в половине второго, София. Это был самый счастливый миг в моей жизни.

— Ты уверена, что все это не сон?

— Во всяком случае, это должен быть очень хороший сон, если после него просыпаешься к подаркам и булочкам.

Поставив поднос с подарками на стул, она опять исчезла из комнаты, но вскоре появилась со вторым подносом, на котором были булочки и сок. Его она пристроила в ногах у Софии.

Дальше утро пошло по обычному для дня рождения расписанию — с разворачиванием подарков и воспоминаниями чуть ли не до первых родовых схваток пятнадцатилетней давности. Мама подарила Софии теннисную ракетку. В теннис она еще никогда не играла, но буквально в двух минутах ходьбы от Клёвервейен был открытый корт. Папа прислал ей портативный телевизор со встроенным радиоприемником. Прислали подарки и старые тетушки, и друзья семьи.

— Как ты думаешь, мне не отпроситься сегодня с работы? — чуть погодя поинтересовалась мама.

— По-моему, не надо. Зачем?

— Ты вчера была совершенно не в себе. Если так будет продолжаться, придется записать тебя к психологу.

— Вот уж ни к чему.

— Тебя напугала только гроза… или еще этот Альберто?

— А тебя? «Что с нами происходит, девочка моя?» — вскричала ты.

— Мне показалось, что ты начала бегать на свидания со всякими чудиками. Наверное, я сама виновата…

— Да никто не виноват, что я в свободное время занимаюсь философией. Иди спокойно на работу. Мне все равно к десяти в школу. Там сегодня раздача табелей и «уютный час».

— Ты уже знаешь свои отметки?

— Во всяком случае, я получу больше пятерок, чем на Рождество.

Вскоре после маминого ухода зазвонил телефон.

— София Амуннсен слушает.

— Это Альберто.

— Ой…

— Майор вчера не пожалел пороху.

— Не понимаю, о чем ты.

— О грозе, София.

— Я перестала в чем-либо разбираться, во всем сомневаюсь.

— Сомнение — первейшая добродетель истинного философа. Я горжусь тем, как многому ты научилась за столь короткое время.

— Мне все вокруг кажется каким-то нереальным.

— Это называется экзистенциальным страхом и чаще всего связано с переходом к новому знанию.

— Наверное, мне надо сделать перерыв в занятиях философией.

— У тебя в саду развелось слишком много лягушек?

София не смогла удержаться от смеха. Альберто продолжал:

— А по-моему, нам лучше продолжать занятия. Кстати, с днем рождения тебя. Нам нужно закончить курс до Иванова дня. Это наша последняя надежда.

— Надежда на что?

— Ты готова к длинному разговору? Я не могу объяснить тебе все за две минуты.

— Готова.

— Помнишь Декарта?

— «Я мыслю, следовательно, я существую».

— В своих методологических сомнениях мы с тобой оказались у разбитого корыта. Может выясниться, что мы сами — не более чем мысль, а это вовсе не то же самое, что быть мыслителями. У нас есть основания полагать, что мы плод фантазии некоего майора, который сочинил нас для развлечения своей живущей в Лиллесанне новорожденной дочери. Улавливаешь ход моих рассуждений?

— Да…

— Но в этом есть и внутреннее противоречие. Если нас «сочинили», мы не вправе ничего «полагать». Тогда и этот телефонный разговор — не более чем плод воображения.

— Тогда у нас нет ни капли свободной воли. Тогда все наши слова и поступки предопределены майором. Значит, нам вообще можно повесить трубки.

— Ты преувеличиваешь.

— Объясни!

— Ты хочешь сказать, что некий человек заранее обдумал свои фантазии? Конечно, Хильдиному отцу известно все, что мы делаем. Сбежать от его всеведения не легче, чем от собственной тени. Но — и в связи с этим у меня возник один план — нельзя утверждать, что майор уже определил все, чему суждено случиться. Возможно, он определяет это в последнюю минуту, так сказать, в миг творения. Вполне допустимо, что именно в такие минуты инициатива переходит в наши руки, то есть мы сами можем управлять своими речами и поступками. Конечно, наши потуги — ничто по сравнению с натиском майора. Мы фактически бессильны перед навязываемыми нам внешними обстоятельствами вроде говорящих собак, самолетов с поздравительным шлейфом, посланиями внутри бананов и заказными грозами. И все же не исключено, что наша воля тоже чего-то стоит.

— Как это может быть?

— Разумеется, в нашем крохотном мирке майор всеведущ, но это не значит, что он и всемогущ. В любом случае, мы можем попробовать вести себя так, как будто это не соответствует действительности.

— Кажется, я понимаю, к чему ты клонишь.

— Главный фокус будет, если мы сумеем обмануть майора и начнем действовать самостоятельно, то есть совершать поступки, о которых он даже не будет подозревать.

— Разве такое возможно, если мы не существуем?

— Кто сказал, что мы не существуем? Вопрос стоит иначе: не «существуем ли мы?», а «кто мы такие?». Даже если выяснится, что мы не более чем импульсы в раздвоенном сознании майора, это не отнимает у нас некоторого существования.

— Или свободы воли?

— В общем, я работаю над этим, София.

— Но и то, что ты «работаешь над этим», должно быть прекрасно известно Хильдиному отцу.

— Разумеется. Но он не знает деталей моего плана. Я пытаюсь найти Архимедову точку.

— Архимедову точку?

— Архимед был эллинистическим ученым. «Дайте мне точку опоры, — говорил он, — и я сдвину землю». Вот и нам нужно найти точку опоры, чтобы извлечь себя из сознания майора, покинуть его внутренний мир.

— Задача не из легких.

— Но нам не удастся ускользнуть от него, пока не будет закончен философский курс. Майор слишком крепко нас держит. Он явно решил, что я обязан провести тебя через всю историю философии. А до его отъезда с Ближнего Востока остается всего несколько дней. Если мы не сумеем избавиться от навязчивых фантазий майора, прежде чем он прибудет в Бьеркели, мы пропали.