Книга Галя - Вера Новицкая

Зато Надя встретила Галю с открытой душой и искренне привязалась к ней. Девочка не была избалована особой любовью матери или сестры. Живая, откровенная и шаловливая, она составляла противоположность малообщительной старшей сестре, которую, как и мать, приводили в негодование шумные шалости, порой взбалмошные выходки и излишняя болтливость ребенка. К тому же Леля была на три с половиной года старше сестры, что служило ей еще лишним поводом слегка насмешливо и покровительственно относиться к Наде. Таким образом, общительная, простосердечная девочка была, в сущности, одинока в семье и всем сердцем рванулась навстречу маленькой сверстнице.

Теперь она больше не сновала целыми днями из угла в угол с неизменным припевом «скучно», надоедая всем и каждому своим нытьем и бездельем.

Прекратились вечные ссоры и схватки с «противным Витькой», как честила она нелюбимого брата, дразнившего и изводившего ее; стихли шумные игры и необузданные выходки девочки. Теперь обе подруги или оживленно беседовали о чем-нибудь, или мастерили и сооружали что-то, охваченные живым интересом к новой выдумке Гали. А она, наделенная от природы богатой фантазией, постоянно придумывала какую-нибудь новинку, так захватывающую обеих подруг, что они совершенно уходили в свой собственный, созданный Галей фантастический мирок. Едва оторвавшись от него, чтобы наскоро позавтракать или пообедать, девочки стрелой летели к прерванному путешествию, к выслеживавшим их за углом мнимым разбойникам и добрым волшебницам или иным приключениям, еще не обдуманным ими самими, являвшимся плодом неожиданного полета фантазии, мгновенно осенившей их новой мысли.

Когда же настала учебная пора, время ежедневных регулярных занятий с Надей, тогда Галя стала желаннейшим и необходимым гостем. Тут уже не только снисходили к ее присутствию, но и искали, просили его, хотя часто и в повелительной по выражению форме. Умненькая, способная, любознательная и, что так редко бывает при этом, чрезвычайно усидчивая, она была неоценимым товарищем для Нади.

Тоже далеко не глупая, сообразительная и интересующаяся окружающей ее жизнью, Надя, в противоположность подруге, всей душой ненавидела книгу, перо и чернила. Учебные пособия, раскрытые перед ней, тщетно просили внимания: мысли Нади улетали, витали всюду, где угодно, но никак не хотели сосредоточиться на еще пока таких несложных занятиях. Тогда для пользы дела решили привлечь к урокам Галю, чтобы создать таким образом известное соревнование и хотя бы этим растормошить ленивую девочку. Но самолюбие Нади пробудить не удалось.

— Галочка, какая ты умная! Как ты все сразу хорошо делаешь, все понимаешь, — искренне восхищалась подругой бесхитростная девочка.

— Постарайся, чтобы у тебя все шло еще лучше, — подзадоривали ее мать и гувернантка. — Ведь ты же старше Гали, тебе легче учиться, чем ей.

— Ну, где мне с Галочкой тягаться! Она ведь такая умница, такое золотко! — с восхищением говорила Надя, обнимая приятельницу.

И все же польза от совместных занятий детей для Нади, несомненно, была. Живой интерес, с которым относилась к ученью Галя, невольно заражал Надю. Пусть ее увлекал не сам урок, но она тянулась за подругой, чтобы не отставать от ее интересов, уметь поддержать «игру в школу», которую особенно любила Галя.

Затем Гале пришла однажды в голову фантазия вдвоем с Надей прочитать в лицах басню: «Стрекоза и Муравей». Выдумка пришлась по сердцу и Наде. Потом девочки надумали разыгрывать сценки и из Ветхого Завета. Это так увлекло их, что скоро почти все свободное время они проводили в этих изобретенных ими спектаклях.

Недостаток действующих лиц ничуть не смущал подруг: каждая изображала по нескольку человек, а когда всем лицам приходилось появляться одновременно, отсутствующих пополняли воображением. Сухая книжка приобрела живые образы и увлекала детей.

Хуже всего дело обстояло с арифметикой, к которой у Нади не было способностей. Но она все-таки тянулась за своей подругой.

Таким образом, из просто терпимого Галя сделалась весьма желанным явлением в доме Таларовых, где и проводила целые дни. Теперь у нее там было два искренних друга: Надя и дядя Миша, сердечно любившие ее. Девочка в свою очередь отвечала им глубокой привязанностью. Остальные члены семьи не проявляли относительно нее ни ласки, не тепла, впрочем, и Галя не уделяла им ни кусочка своего, хотя редко, но горячо и прочно привязывавшегося сердечка. Несомненно, львиная доля его была отдана «дорогому дяде Мише», этому весельчаку и затейнику.

Едва завидев его, обе подруги бежали к нему с радостно распростертыми ручонками — и родная племянница, и эта чужая, маленькая, черненькая девочка, которую он ласкал и любил, пожалуй, больше родной.

Сиявшее молодым весельем лицо дяди Миши, добрые смеющиеся глаза, всегда готовая шутка или новая забава, затеваемая им к великому восхищению детей, личное оживленное участие, которое он принимал в этой игре, его карманы, наполненные пряниками и карамельками, преимущественно мятными, «холодненькими», и им самим, и девочками особенно облюбованными, — все это служило неисчерпаемым вечным источником удовольствия и радости для детей.

Но не за одни только постоянные подарочки, лакомства и развлечения так крепко любила его Галя, а за то, что он всюду умел отстоять ее затертое, придавленное детское самолюбие, поднять ее в глазах окружающих, если вольно или невольно, по равнодушию или отсутствию деликатности они унижали ребенка.

Он, один он во всем доме каждое утро крепко пожимал руку ее матери, выражал ей и с глазу на глаз, и особенно при посторонних свое глубокое уважение. Он один понимал, каким нелегким было положение этой полуинтеллигентной женщины, низведенной почти на степень прислуги, с ощущениями и внутренним миром которой не находили нужным считаться.

— Что за фантазия, Мишель, подавать руку экономке, да еще в присутствии посторонних? — пеняла ему невестка.

— Но почему бы нет, Маша? Ты забываешь, это вдова учителя, не говоря про то, что сама по себе она человек, внушающий глубокое уважение и сочувствие к своей горькой доле.

Но Марья Петровна презрительно пожала плечами.

— Вдова учителя, да еще сельского! Подумаешь — персона! Наконец, mon cher [11], уважай ее в кухне и там питай к ней все, что хочешь, но, сделай милость, не при гостях. Ведь это шокирует.

— Ну уж, матушка, прости! Меня гораздо больше шокирует твоя холодность и отсутствие внимания к ней, однако я не пытаюсь перевоспитать тебя. Зато и за собой оставляю право поступать, как нахожу лучшим, и менять своего обращения с Настасьей Дмитриевной ни на людях, ни без них не стану. Так, мать моя, и знай, — твердо отрезал Таларов.

При словах «мать моя» по лицу Марьи Петровны опять пробежало брезгливое выражение.

— Сколько раз я тебя просила, Мишель, не называть меня ни «матушка», ни «мать моя». Это так вульгарно! — заметила она.

— Так как же прикажешь обращаться к тебе? Не madame же тебя называть, в самом деле? Машей нельзя, вульгарно; «матушка» тебя шокирует… А всякие там кривлянья вроде «Мари», «Мими» и тому подобное, уж, извини, не в моем вкусе.