Книга Галя - Вера Новицкая

— Не меня хотела, говоришь? — снова рассмеялся ее собеседник. — А все того самого? Ну, Бог с ним, не станем лучше больше и вспоминать о нем, а то мне, чего доброго, по доверенности, не один еще тумак получить придется. Давай-ка о тебе поговорим. Прежде всего скажи мне, как тебя зовут.

— Галей.

— Хорошее имя, — одобрил он. — А сколько тебе лет?

— Восемь.

— Уже? — удивился ее новый знакомец. — А отчего же ты такая маленькая?

— Не расту-у! — приподняв бровки и недоумевающе поводя тонкими плечиками, ответил ребенок.

Господин опять улыбнулся от бессознательного комизма ее движения.

— Ты, может быть, уже и читать умеешь? — продолжал допрашивать он.

— И читать, и писать, и считать, и шить. Вот! Все умею, — оживилась девочка.

— Ого! Да ты совсем, как я вижу, ученая. Моей племяннице, Наде, уже почти десять лет, и то она всей этой премудрости еще одолеть не может.

— Так, вероятно, она глупая? — деловым и опять-таки необыкновенно забавным тоном решила Галя.

— Глупая?! Едва ли! Этого греха за ней, кажется, не водится, а что ленивая… спорить не стану. Да вот, погоди, я отведу тебя к ней. Ну, а теперь, Галочка, давай познакомимся как следует: ты вот сказала мне, как тебя зовут, а кто я, ты так и не знаешь. Зовут меня дядя Миша, так и ты называй и, если что-нибудь понадобится или тебя снова этот верзила обижать вздумает, приди ко мне и скажи, в обиду тебя не дам. А сейчас пойдем-ка, отведу я тебя к твоей маме, а то одна на первых порах еще заблудишься.

Доставив ребенка до места назначения, молодой человек ласково погладил смуглые щечки и кудрявую, взъерошенную головенку девочки.

— Будь же здорова, Галочка, до свиданья.

Когда Галя, еще полная пережитого, волнуясь и негодуя, но без малейшей утайки или извращения передала матери все случившееся, бедная Настасья Дмитриевна схватилась за голову.

— Бога ты не боишься, Галочка! Этакую кашу заварить! Да неужели же ты так все-все и сказала ему: и про его мать, и про того… про судака? Ну, а ударила сильно или так чуть-чуть только задела? — озабоченно допытывалась женщина.

— Все сказала, — утешила ее девочка. — Первых-то два яблока мимо пролетели, зато третье — бу-бух!! Так и влетело ему прямо в лоб! Шишка-то, верно, гро-омадная вскочила! — оживившись, хвасталась девочка.

— Ах ты Господи, Господи! — окончательно придавленная добытыми подробностями, вздохнула Настасья Дмитриевна. — Ну, не ждала, никогда не ждала этого от тебя, Галюша.

— Ведь не я же, мамуся, начала; я ему даже помогала. Он должен был спасибо сказать, а он, что он сказал? Как он посмел? Если ему можно, так и мне тоже можно, — горячо возражала девочка.

— Нет, девонька, нет, милая, тебе нельзя того, что можно ему. Он тут хозяин, что вздумает, то и сделает. А мы, чужие, пришлые… Тише воды ниже травы должны быть, всякому стараться угодить, коли больно, обидно — стерпеть надо. Подумай только, вот рассердится теперь хозяйка и велит нам вон убираться, куда мы пойдем? Куда денемся? Что есть будем? Ведь мы одни с тобой одинешеньки, ни кола, ни двора, ни гроша ломаного за душой. Так-то, девонька моя, надо терпеть. Хоть и тяжело, что же делать? Смолчи, снеси; обидит тебя кто — ко мне приди, я тебя и приголублю и приласкаю, поплачем вместе, вот и легче станет. И сохрани тебя Господь впредь грубое слово сказать или рукам волю дать. Если хочешь, чтобы мама спокойна была, обещай, что никогда-никогда больше никаких ссор затевать не будешь. Так даешь слово, обещаешь? Я знаю, Галюша коли скажет, то не обманет, она у меня девочка честная, ей верить можно. Ну так как же?

— А если он опять?… — нерешительно начала Галя.

— Пусть себе, пускай, а ты не слушай, молчи, рот зажавши, а нет — уйди, ко мне прибеги. Я тебя прошу, моя крошечка. Так исполнишь?

— Хорошо, не буду больше, — после долгого колебания согласилась наконец девочка, убежденная исключительно взволнованным голосом и расстроенным лицом матери. — Не буду, никогда больше не буду, ты не бойся, миленькая, не буду, извини, — и девочка спрятала свое личико в складках платья матери.

«Боже милосердный, что теперь с нами будет? Что будет? Вдруг откажут от должности?» — полная страха, тревожно думала бедная женщина.

Неприятности, несомненно, последовали бы, если бы не вмешательство Михаила Николаевича, который сумел своевременно оказать противодействие наговорам Виктора. Из рассказов гимназиста выходило, конечно, что он — невинный агнец, пострадавший от изверга — злой и взбалмошной девчонки.

Невзирая на все приведенные шурином доводы, в глубине души Марья Петровна все же затаила недоброжелательное чувство к Гале. Она не могла примириться с мыслью, что Виктора — ее божество, ее ненаглядное сокровище — кто-нибудь осмелился изукрасить таким пышным рогом изобилия, который две с лишним недели красовался на лбу гимназиста, постепенно принимая все цвета и оттенки радуги.

Однако об удалении Настасьи Дмитриевны с дочерью из дому никто даже не помышлял: слишком большой клад представляла собой эта женщина, с первых же шагов обнаружившая чрезвычайную деловитость, редкие и всесторонние способности, выдающуюся честность и тактичность. Ради нее снизошли бы, вероятно, и к кое-каким Галиным прегрешениям, но ребенок вовсе не нуждался в этом: умненькая, послушная, в сущности, скромная и уживчивая, она сама говорила за себя.

Хотя при встречах с ней Виктор не пропускал случая исподтишка ввернуть обидное словцо, как бы невзначай толкнуть, придавить девочку или нахально мазнуть ее пальцем по лицу, что та особенно ненавидела, но, верная данному матери слову, Галя молча сносила все; только тонкие бровки сердито сдвигались, потухал блеск в темных глазах и плотно сжатые — во избежание соблазна сболтнуть лишнее — губы беззвучно шептали: «Судак, судак, судак разварной!» Только так, срывая злость, отводила душу девочка.

Единственным прямым последствием кровопролитного столкновения в день первой встречи Гали с Виктором было запоздавшее знакомство между Галей и Надей.

Марья Петровна сначала противилась их сближению, боясь, чтобы эта «дикая» девочка, как выражалась она о Гале, не научила грубым манерам, словам и шалостям ее дочь.

— Только бы твой милейший Виктор ее не испортил, а за этого ребенка я ручаюсь, — опять-таки выступил на защиту Гали Михаил Николаевич.

Марья Петровна попробовала было обидеться, однако знакомство обеих девочек все же состоялось.

— Смотри, Галочка, не подведи меня, я за тебя головой поручился, — напутствовал Таларов ребенка, шедшего на первое продолжительное свидание с его племянницей. — Надя славная, это не Виктор, вот увидишь, друзьями будете.

Слова его оправдались, и Галя сделалась постоянной посетительницей дома. Скоро все привыкли к ребенку.

Марья Петровна, в сущности, женщина незлая, но эгоистичная, больше всего на свете любила свой покой: все, что непосредственно не касалось лично ее и детей, для нее почти не существовало. Не замечала она и Галю, которая решительно ничем не тревожила ее. Леля, как и мать, выказывала полное безразличие к ребенку, снисходя до него, как до чего-то неизмеримо ниже себя — и по возрасту, и по общественному положению.