Книга С корабля на бал - Марина Серова

— А кто, кроме тебя, знал, что папа идет на вечер?

Она нахмурила лобик. Напряглась. Напрасно говорят, что дети чувствительнее взрослых. В отдельных моментах они проявляют просто-таки феноменальную выдержку. Быть может, потому, что не сознают до конца трагичности происходящего.

— Кто знал? Кто знал? Ну как… Сережа знал. Юрка-охранник знал. Нет… ему папа не говорит… он сказал только перед самым выездом. Да… еще дядя Адам знал. Он приезжал за день до этого в гости. Папа ему говорил, что, может, пойдет, может, не пойдет. Или по телефону… не знаю.

Я наклонилась к самому уху девочки и сказала:

— Катерина, я задам тебе один вопрос… ты только не волнуйся и постарайся мне ответить. Хорошо?

Она посмотрела на меня широко открытыми глазами и кивнула.

— Когда ты читала Шиллера, куда ты смотрела в этот момент?

— В зал…

— На папу?

— Нет, папы я не видела. Там темно было.

— Все время, пока ты читала?

Она подумала, продолжая морщить лоб, а потом замотала головой:

— Нет, не все время. Раза два там так… посветлело.

— Отсветы со сцены падали?

— Ну да.

— А папу ты в этот момент видела?

— Я все время его старалась разглядеть. Я тебя видела. Я его… его я увидела только… только когда свет снова зажегся и… — В горле девочки сухо хрипнуло, и я опять перехватила ее узенькие плечи и начала гладить по голове. У самой, против воли, комок к горлу подступил.

Она повернулась ко мне и произнесла:

— А ты, Юля… ведь ты можешь помочь… помочь найти, кто убил папу? Он всегда говорил, что от ментов… никакого толку. Ты же… у губернатора работаешь, я знаю… ты можешь помочь.

— Да, я постараюсь, — отозвалась я, и в этот момент в комнату вошел Сережа. В руках он крутил все тот же игрушечный пистолет.

Вместе с ним зашел какой-то маленький мальчишка, по виду лет девяти, но с умненьким лицом и прищуренными темно-серыми глазами, в которых светилось приглушенное любопытство. Вероятно, это был один из друзей Сережи Гроссмана, и все происходящее сильно его занимало: дети не воспринимают трагичности обстановки, они подмечают только необычность этой самой обстановки, что и привлекает их внимание.

— Ты что плачешь, Катька? — спросил он, в то время как брат Кати молчал. — Да не плачь ты, Катька… не надо плакать. А вы кто? — Он с любопытством повернулся ко мне. — Вы… это самое… с дядей Борей жили?

Надо сказать, что мальчик не страдал чрезмерной застенчивостью.

— В каком смысле — жили? — переспросила я.

Мальчик как-то странно посмотрел на меня, а потом засмеялся.

— В каком — в каком? А вот в таком! — И он сделал несколько весьма неприличных жестов.

Да, кажется, я недооценила продвинутость современной детворы.

Я не успела ответить на сомнительный вопрос мальчика. Сережа схватил того за руку, резко дернул на себя и прошипел:

— Пашка, харош тебе!

— А че? — нагло развернулся тот.

— Харош, говорю! Юля, не обращай на него внимания. Он того… немного гонит. У нас все училки от него геморятся.

— Что делают?

— Ну геморятся! Это, значит… из класса выгнали его недавно. Он там такое сделал… в биологическом классе рыбкам подсыпал карбиду, и они все передохли. Вот. А так он тихий.

«Тихий» мальчик по имени Пашка, хорошо разбирающийся в отношениях взрослых мужчин и женщин, уселся прямо на ковер и заморгал на меня наглыми, но в принципе симпатичными глазенками.

И тут мне пришло в голову, что лучшего информатора, чем этот маленький проныра, мне не найти. Никакой директор гимназии не даст мне исчерпывающих сведений и не снабдит их более подробными комментариями, чем этот пацаненок.

— Тебя ведь Паша зовут? — спросила я.

— Паша.

— Вот что, Паша: ты ведь умный мальчишка, правда? Любишь лезть куда тебя не просят?

Последнюю фразу, не очень любезную по форме, я произнесла самым медоточивым тоном, на какой только была способна.

Он недоверчиво посмотрел на меня.

— Ты учишься в четвертом классе, да?

— В пятом.

— Давно в гимназии учишься?

Он отвернулся и ничего не сказал, а обменялся взглядами с Сережей: ну чего ей надо?

— Ты ведь хорошо знаешь всех учителей в гимназии, правда? У тебя много друзей во всех параллелях и старших классах, так?

— Ну.

— Тогда скажи мне: смогла бы я работать в вашей школе? Только честно скажи.

Он посмотрел на меня в упор. Засмеялся, снова переглянулся с Сережей и, притянув его к себе, что-то зашептал на ухо. Потом снова повернулся ко мне и сказал, хихикая:

— Смогли бы.

— Почему ты так думаешь?

Паша прыснул со смеху. Впрочем, он быстро закруглился со своим беспричинным весельем и сказал:

— Потому что у нас директор любит таких, как вы. Чтобы задница была клевая и вообще…

Какой непосредственный мальчик!

— Это радует, — сказала я. — Просто я узнала, что одна моя дальняя родственница собирается поступать на работу в вашу гимназию. Вот я и спрашиваю.

— А она на вас похожа? — спросил Паша.

— Ну… что-то общее есть.

— Тогда возьмут, — категорично заявил он. — Ладно, Серый, пошли. Нам еще надо сегодня в это… в Сети покопаться.

Лишний раз убеждаешься в продвинутости современных детишек: с младых ногтей привыкают к Интернету.

А этот Паша — непростой мальчик. Судить можно хотя бы по тому, что ничего существенного в плане информации я от него так и не получила.

* * *

Когда я вышла от Кати, поняв, что ничего больше девочка сказать мне не сможет, в коридоре я встретила Свирского.

— Адам Ефимович, не смогли бы вы уделить мне пару минут?

Он повернулся, окинул меня взглядом поверх очков и произнес:

— Да, Юлия Сергеевна. Разумеется. Но не более. У меня, к несчастью, очень мало времени. Вы же понимаете… — И он показал рукой в сторону только что оставленной им гостиной, в которой сидела его жена, сестра убитого накануне Бориса Евгеньевича Гроссмана.

— Да, конечно, — ответила я. — Где будет удобнее переговорить с вами?

— Пройдемте в кабинет Бориса Евгеньевича.

Расположившись в небольшом, но очень уютном рабочем кабинете Гроссмана, в котором мне приходилось несколько раз бывать и раньше, мы со Свирским обменялись пристальными взглядами, словно стараясь предугадать, чего можно ожидать от собеседника. Я заговорила первая: