Книга Я росла во Флоренции - Элена Станканелли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
"Фиат-500", как всем известно, имел несинхронизированную коробку передач. Чтобы понизить передачу без скрежета, надо было уметь делать двойной выжим, в просторечии "двойку". Довольно простая операция, требующая, однако, хорошей координации. Заключается она в том, чтобы отпустить газ, выжать сцепление, выключить передачу, нажать на педаль акселератора, дважды надавить на сцепление, нажав на газ между первым и вторым разом, и в этот момент включить нужную передачу. Все это когда нет детей, разумеется. Моя мать, когда сидела за рулем "пятисотки", должна была следить за тем, чтобы мы с братом не прикончили друг дружку и не выбили лобовое стекло головой. Тогда не было автокресел. Детей заталкивали на заднем сиденье и отвешивали им подзатыльники всякий раз, как те пытались перелезть вперед, к взрослым, суя руки и ноги в пространство между передними креслами. О тонкостях вождения думать было некогда.
Часто в нашу "пятисотку", кроме моей матери, набивалось четверо, шестеро, восемь детишек. Мамы по очереди возили нас на плавание или на праздники. Мы, дети, ненавидели праздники. Когда их устраивали у нас дома — за то, что вторгшаяся на нашу территорию орда попирала все установленные правила, нарушая неприкосновенность границ и собственности, возмутительно обобществляя игрушки. Когда ходили в гости — помимо мучений с одеждой и обувью, элегантность которых была обратно пропорциональна удобству, — за то, что мы должны были выступать в роли резвящейся детворы перед нашими родителями, расположившимися на диванах с сигаретами в руках. И раскрывать перед ними наши слабости, превосходство самого наглого, смелость самой красивой — словом, то, что предпочли бы сохранить в тайне, чтобы разобраться с этим между собой. Кому приятно обнаружить, что на тебя показывает пальцем толстый дяденька, чей-то родитель, в то время как ты пинаешь ногами пожарную машину или автофургон Барби?
Праздники — позорные столбы, садистские подмостки, где взрослые подставляют детей под огонь сарказма их друзей. Не исключено, что единственный мотив, ради которого устраиваются детские праздники, — дать родителям возможность присмотреть себе кого-нибудь для интрижки. Помню, мы вливали в себя неимоверное количество сладкой жидкости, и потом подкатывала такая жуткая тошнота, что мы боялись, как бы нас не стошнило прямо в машине. Все более или менее как сейчас, только тогда нас отвозили домой наши мамы.
Мы набивались в "пятисотку" как сельди в бочку. Но не близость чужих тел заставляла меня чувствовать эту истому. Много лет спустя одна подруга рассказала мне, что испытала первый оргазм в автобусе, все сильнее и сильнее сжимая ноги в такт ухабам на дороге. Я так далеко не заходила, но, когда я думаю о "Фиате-500", о скрипе сцепления на второй передаче, о колдобинах на дороге, мне вспоминается то тепло между моими девчоночьими бедрами, тесно сведенными в клубке разгоряченных и потных тел. Любопытно, как долго наша биология может сохранять ощущение, даже если мы его не в состоянии идентифицировать. Эдакий архив, вертящийся в голове в поисках отгадки, игровой автомат, ожидающий выигрышной комбинации. В один прекрасный день тебя озаряет. Приходит момент — и часто по аналогии с чем-то происходящим ты без труда расшифровываешь затаенное ощущение, долгие годы остававшееся для тебя загадкой. Если мы, люди, используем только мизерную долю нашего мозга, есть на то причина. Если бы все постоянно фиксировалось в нашей голове, мы бы были неподвижными сгустками энергии, звездами, если бы мы постоянно могли осознавать, что происходит с нашим телом, если бы имели в своем распоряжении всю информацию, каждый момент времени. Вместо этого мы живем так, в кромешной тьме, которую иногда освещает какой-нибудь фейерверк, образуя силуэты, которые кажутся нам знакомыми, но мгновение спустя исчезают из виду.
Флоренция, к счастью, никогда уже не будет такой, какой была в моем детстве. В городе было меньше машин, но никаких ограничений. На наших "пятисотках", "Альфеттах" или "сто двадцать четвертых" мы вытворяли что хотели[20].
Отец возил нас на мессу в церковь Сакро-Куоре, получившую шутливое прозвание "Христова ракета" — из-за могучей колокольни, построенной архитектором Ландо Бартоли и имевшей поразительное сходство с пусковыми вышками НАСА, отправляющими на орбиту космические корабли.
Но отца беспокоила не столько эта самая "ракета", сколько "Topolino"[21]. Мне казалось вполне естественным, сидя на деревянной церковной скамье, читать свежий выпуск моего любимого журнала. Я делала это открыто, потом украдкой. В конце концов отец понял: единственный выход — покупать мне журнал после службы. Я же поняла, что между мессой и чтением всегда выберу чтение. Потом мы шли покупать булочки.
На улице Деи-Серви есть кондитерская, хозяева ее — выходцы из Пьемонта. Она осталась в точности такой же, какой была в шестидесятые годы, и выглядит это странно. У Робильо сейчас, как и тогда, продаются безыскусные традиционные сладости. Никаких вам сахарных пупсиков или сэндвичей с грибным соусом. Булочки у Робильо маленькие, даже взбитые сливки и те выглядят скромно. Лоток со сладостями приезжал домой в золоченой обертке с красной надписью курсивом. Ленточка, которой он был перевязан, чтоб можно было нести его на пальце, тоже была красная. Патриарх семьи пьемонтских кондитеров ныне покоится на английском кладбище. Отправляясь к Робильо, мой отец парковал машину на площади Сантиссима-Аннунциата.
Звучит странно, знаю. Но ведь раньше курили в кино и при детях, мальчишки ночевали в спальных мешках прямо в городе, вход во все церкви был бесплатный. Женщины под мини-юбками часто не носили трусиков. В те годы любовью занимались без презервативов и народ выстраивался в очередь, чтобы посмотреть "Сладкую жизнь". Это были годы свободы, и я их пропустила. Хорошо помню я только эту историю с парковкой, и она не кажется мне самой интересной.
Когда я впервые увидела площадь Сантиссима-Аннунциата без единой машины, мне вдруг стало холодно и неуютно, словно меня оставили нагишом. Наркоманы, давно прописавшиеся на ступенях лестниц, бродили по площади в явном замешательстве. Казалось, будто с них тоже стащили одеяло. Неожиданно выяснилось, что в центре площади стоит статуя, и еще я обнаружила, что череда апсид заключена в просвет улицы Деи-Серви, выходящей на Соборную площадь, словно в слишком тесную раму.
В тот день я поняла, что эстетическое воздействие нашей культуры на городскую географию больше не опирается на деятельность архитекторов, совершенно стушевавшихся по причине полного отсутствия заказов, но выражается в запретах на парковку. Ничто из построенного во Флоренции за последние сорок лет не изменило так восприятие города, как устранение машин с площадей исторического центра города.
Фасад Спедале-дельи-Инноченти показывал, сколь необычен проект Брунеллески с этой длинной вереницей колонн, эстетическая гармония которых кажется замершей в воздухе нотой. В музее помимо разных предметов искусства эпохи Возрождения хранится полотно "Мадонна и младенец с ангелом" Сандро Боттичелли (предположительно) — одно оно стоит целого музея.
