Книга Незаметная вещь - Валерий Панюшкин

Короче, месяцев до шести Настю от брата просто тошнило, а дальше она привыкла. В полгода Вячик научился сидеть и стал похож на человека. Толстенький стал, кареглазый, квакающий и смешной, с этими своими двумя зубами, торчавшими из розовой десны. Настя даже с ним играла. От скуки, конечно, когда ничего не показывали по телевизору.

В год Вячик пошел, и мама сказала, что скоро он должен сказать свое первое слово. Но Вячик ничего не сказал. В полтора года малыш должен был уже говорить фразами, но он молчал, не называя даже маму «мамой» и папу «папой». Зато годам к двум он научился замирать. Скажешь ему:

– Вячик!

А он отбежит на два шага и замрет минут на десять, словно играет в «море волнуется раз».

– Вячик, отомри!

Но Вячик не отмирает, а только лицо его с каждой секундой становится все красивее, словно вырезано из мрамора, и все страшнее, словно он вампир какой или инопланетянин.

К трем годам Вячик научился плакать.

Не так, как плачут обычные дети, а страшным истошным голосом. И не по пять минут, пока не дадут шоколадку, а часа по четыре кряду, пока не придет время замереть и смотреть в окно.

Вместе с Вячиком научилась плакать мама. Она плакала тихо, дни и ночи напролет, а папа, когда приходил с работы, кричал на нее и говорил, что лучше бы она все эти слезные силы потратила на занятия с ребенком.

Настя привыкла, что с мамой нельзя поговорить. Ни про кино, ни про музыку, ни даже про оценки в школе. И черт с ней, и не надо. Насте все время было противно. Противные мамины слезы, противный папин крик, противный уродец-брат. Хотя, конечно, Вячик уродом не был точно. Он был настоящим красавцем, Маленьким принцем из книжки Экзюпери. А мама еще нарочно одевала его в бархатные курточки и береты с перьями. А папа злился.

Один только раз Насте стало очень одиноко. Как-то вечером у девочки вдруг заныло внизу живота. Настя сначала подумала, что аппендицит, но потом вспомнила, что должны уже начаться месячные, и черт их знает, может, именно так они и болят, эти месячные. Потом Насте стало противно, что из нее течет кровь, и вообще стало очень грустно, как будто месячные – смертельная какая-то болезнь.

– Мама, у меня месячные, – сказала Настя.

А мама молча дала ей прокладку и таблетку но-шпы. Но хотелось поговорить, и Настя вышла на кухню.

Мама сидела за столом и пила чай. А Вячик стоял у окна и смотрел на улицу.

На улице была зима, темнота и ночь.

Горело несколько фонарей, а Вячик смотрел на фонари так, словно они волшебные. Так, будто он мальчик Кай, а из метели за окном глядят на него холодные глаза Снежной Королевы. Стоял и смотрел, не двигаясь. Бесконечно долго. И мама смотрела на мраморного своего мальчика. По маминым щекам текли слезы. На щеках у мамы уже давно были проплаканы две розовые дорожки – русла для слез.

– Что с ним? – спросила Настя.

– Аутизм. Детская шизофрения.

– И что? Он вырастет дебилом?

Мама вздрогнула, и Настя поняла, что сказала очень неправильное и злое слово.

– Ты хоть немножко его любишь? – спросила мама.

– Нет, – Настя ответила честно. – За что мне его любить?

– А за что ты любишь Леонардо ди Каприо? За поросячьи глазки?

Вячик смотрел на улицу. Он видел там фонари и дома, словно бы связанные друг с другом тоненькими светящимися нитками. Он видел, что небо живое и похоже на большую Птицу. И будто Птица эта смотрит вниз. И сейчас смотрит на Вячика. А когда Птица смотрит, то обязательно замираешь и не можешь двигаться. Еще Вячик видел, как по улицам движутся разноцветные прозрачные шары или, вернее, клубки из разноцветных огонечков. И большинство этих шаров не нравилось Вячику. Шары были темно-багровые и двигались не по светящимся ниткам, а поперек, и наступали на светящиеся порожки, которыми разделена земля и на которые наступать нельзя.

Вячик обернулся. Всех людей на свете он видел немножко как людей, но одновременно и как светящиеся шары. Маму и сестру тоже. Мама светилась очень красивым розовым и голубым светом. А сестра желтыми и искристыми, как шампанское, легкими, но грустными всполохами. Вячик подумал, что если передвинуть сестру налево от мамы, то мамин шар заискрится, а шар сестры перестанет быть таким одиноким и грустным.

Вячик так и сделал. Он подошел к Насте, взял ее за руки и просто передвинул, как мебель, немного налево. И отошел. И посмотрел, как художник смотрит на законченную картину. А Настя вдруг почувствовала, что ей хорошо и спокойно. Она не хотела больше говорить с мамой про месячные, потому что все само собой разумелось в этом построенном Вячиком мире. Мать и дочь. Снег за окном, светлая кухня, горячий чай, месячные. Настя подумала в первый раз, что теперь, значит, у нее могут быть дети. И слов никаких не нужно. А Вячик стоял и смотрел, как сине-розовые мамины огоньки переплетаются с желто-искристыми Настиными огоньками.

Потом щелкнула входная дверь, Вячик увидал, как из коридора на кухню врывается веселое красное пламя. Малыш почувствовал, что пламя это похоже на флаг и что вот они все вместе сейчас сдвинулись и полетят куда-то, как на карусели, празднично и правильно. И Вячик сказал:

– Папа!

Со времени рождения Вячика это был самый счастливый день.

Папа был весел.

Принес бутылку вина. Рассказывал, что нашел специальную школу, где учат детей-аутистов. И что Вячика в эту школу взяли. И что аутизм – это не шизофрения. Что на Западе аутисты оканчивают обычные школы, и учатся в университетах, и работают потом, и защищают диссертации.

– Представь себе, – говорил папа, – что мысли у него просто очень быстрые. Он начинает думать первое слово, и, пока язык только поворачивается сказать что-то, мысль убегает уже вперед на два абзаца.

Со следующего дня папа стал возить Вячика в Центр лечебной педагогики. Повозил месяца два и начал уставать. И стал возить через день. А еще через день – мама. И так прошло полгода. И видно было, как мама и папа уже устали таскаться каждый день через пол-Москвы. А Вячик только научился говорить «мама» и «папа» и еще складывать пазл из больших кусков.

Малыша стали возить в школу через день. Мама, папа и Настя по очереди, и так прошло еще полгода.

У Насти были проблемы. Она была довольно хорошенькой девушкой, но сама себя считала уродиной, и к тому же у нее были прыщи. Иногда из-за прыщей Настя не ходила в школу и на дни рождения к одноклассникам. В такие дни она смотрела в зеркало и говорила: «Ты никому не нужна, идиотка!»

В школе девочки выбирали себе, в кого бы влюбиться. И Настя выбрала самого красивого мальчика и позвала его на день рождения. И он ее потом позвал в «Кодак». И пока смотрели фильм, он поцеловал ее и ловко расстегнул на ней лифчик под свитером. И еще однажды, когда мама и папа повезли Вячика на занятия, Настин бойфренд пришел к ней заниматься сексом. Перед этим Настю трясло. Было страшно и сладко. А потом стало глупо, мокро и больно. И главное – противно. И особенно противно, как он слез с нее и с важным видом закурил и шлепнул ее по попе.