Книга Незаметная вещь - Валерий Панюшкин

В детстве у меня был дядя-писатель. Он целыми днями сидел на чердаке и стучал на пишущей машинке. Я любил играть с дядей в футбол, преферанс и фрисби. Но мама, тетя и бабушка запрещали мне приставать к дяде, когда тот работал. Однажды я пошел звать дядю к обеду, поднялся по лестнице… Пишущая машинка стрекотала как двести гигантских кузнечиков. Я приоткрыл запретную чердачную дверь, заглянул внутрь и навсегда полюбил русскую литературу: стрекот пишущей машинки раздавался из магнитофона, а дядя мирно спал на диванчике.

Я выплевываю черную, слишком легко отделяющуюся от слишком влажной мякоти косточку. Запах вокруг сладкий и какой-то отчаянный от утренней еще морозности воздуха. Так пахнет зацветающая вишня – не только пыльцой, но и мокрой корой веток.

– Замри! – кричу я черному комку, шальными зигзагами пересекающему огород.

Но это не снег. Это собака местного сторожа, понятия не имеющая о моих ностальгических воспоминаниях, о моем словесном колдовстве… И потому не замирающая.

Собака бежит ко мне, ластится, весело скулит и громко стучит хвостом о мои колени. На месте сорванной с петель калитки показывается сторож:

– Приехали!

– Приехали…

– А то уж я думал, может, воры… У Парамоновых вон мебель украли.

– Мебель? – переспрашиваю я, и весь разговор приобретает вкус прошлогодней вишни.

– Да-а! Зимой подогнали фургон, выгрузили все через окна, а там антиквариат и медные подсвечники.

У меня антиквариата нет. У меня на дачу постепенно съезжаются все старые вещи из всех домов, где я провел детство. Огромная кровать, которую двадцать лет считали сделанной из карельской березы – до тех пор, пока в прошлом году она не сломалась, обнажив простые фанерные внутренности. Железный самовар, который был бы тульским и принадлежал бы известному прошлого века мастеру, если бы я лично не знал слесаря Федю, который в свободное от работы в трамвайном парке время штамповал такие самовары сотнями. Особенно хорошо получались у Феди медали разнообразных промышленных выставок.

Сейчас я открою замок и увижу все это. Ключ тихо звякает, сообщая мне, что замок неприступен. За зиму в скважину набралась вода, стала льдом, и теперь ход закрыт.

Я достаю бензиновую зажигалку, щелкаю ею и только тут понимаю, какая же вокруг тишина.

– Эй! – кричу я эху. – Замри!

Эхо катится к черному прозрачному озеру и действительно замирает. Над озером чертит широкие круги чайка. Интересно, чем заняться, если вдруг окажешься бессмертным? Чертить круги? Красивые правильные круги в небе.

Глупости. Сейчас более чем когда-либо я чувствую, как время течет сквозь мои пальцы, течет по дорожкам сада. Журчит. Задерживается лишь иногда, чтобы затопить оставленный мною на песке след. Как будто бы и не было меня.

– Замри! – кричу я неизвестно кому, а Неизвестно Кто, наверное, печально улыбается неизвестно где в седую бороду, регистрирует мою заявку под шестизначным номером и шепчет: «Вот дурачок».

– Замри!

Я открываю дверь в дом и вспоминаю детскую уверенность в том, что, когда люди отворачиваются, игрушки и вещи оживают. Плюшевая обезьянка прыгает с комода на шкаф. Раскрытая на столе книжка быстро перелистывает сама в себе страницу, для того чтобы фарфоровый слон мог читать дальше про детей капитана Гранта. Тяжелые шторы…

Шторы приподнимаются от побежавшего по полу сквозняка, и на меня веет холодом. Запотевший термометр в комнате показывает минус десять, в то время как на улице уже плюс шесть. Весна давно наступила. Цветет вишня. Но в запертом наглухо промерзшем за зиму доме все это время пряталась зима.

Сейчас я выгоню ее и стану жить сам. Пока Неизвестно Кто не крикнет мне:

– Замри!