Книга Шуберт - Людмила Горелова

обернулись на Эрвина: он рыдал! Вот этот сдержанный, жёсткий, жестокий аккуратист ревел белугой. Остальные тоже были на грани, да и мне ком к горлу подступил жуткий, но мы, как могли, сдерживались и с горячим нетерпением ждали, когда уйдут эти русские, подарившие нам вот так вдруг, от широкой ли души, от минутного ли порыва, самое драгоценное из всех сокровищ.

— Ты — за мной, — скомандовала менторша, и этот категоричный колючий тон напомнил всем, что мы всё ещё пленные и в полной власти у наших лагерных хозяев.

Я вышел за ней.

— Я сама его отведу, — бросила она, не оборачиваясь, последовавшему за нами конвою. — Вы придёте за ним через два часа.

Конвой помялся, но спорить не стал: только полный кретин стал бы удирать из плена накануне освобождения.

Менторша молча вела меня к клубу, где у нас сегодня был концерт. Мне стало не по себе: а если всё ложь? А если нас по одному сейчас куда-то заведут — и пулю в затылок? Раз у них награды за победу над фашистами дают… А кто мы были? Даже антифы притворялись коммунистами, чтобы выжить.

И дело даже не в этом. А в том, что на войне мы сами так делали.

Мы не пошли в зал, а свернули по коридору. Надзирательница остановилась у двери с надписью «Реквизит». Махнула головой: входи.

— И не дай Бог ей расскажешь.

Я не понял, к чему относились последние слова, которые она почти прошипела мне в спину. Я думал до последнего, что это пыточная, в которой меня ждут с распростёртыми объятиями мои истязатели.

Дверь глухо за мной закрылась. Я ждал, что из полумрака кто-то гаркнет противным голосом: мол, ну вот, порадовался свободе, а теперь мы будем вытравлять из тебя нациста, голубчик… Но была полная тишина.

Я ступил в комнату: тут было навалено всяких ширм, стульев, штор и лавок, сельские плетни, деревенская утварь, аристократические кушетки с позолоченными ножками… Всё это убожество освещала керосиновая лампа — она стояла на круглом столе, покрытым зелёным бархатом, в углу комнаты. За столом спиной ко мне, положив голову на руки, спал человек. Я затаил дыхание от предчувствия и шагнул ближе.

Кнопка. Это была она. Я испуганно оглянулся на дверь. Это ловушка? Если меня с ней застанут вот так, наедине, тут не то что свободы не видать, а и до утра дожить, наверное, не получится. Да и ребята мои, если все эти россказни о свободе — правда, домой вернутся маловероятно. Порешат себя от тоски в один из дней в этом вонючем лагере.

Она подняла голову и оглянулась: пятясь, я что-то опрокинул. Сине-зелёные глаза были сонными.

— Мартин?

Я не знал, что нужно говорить. Вероятно, тут за одной из ширм прячется следователь. Но с чего ей называть меня по имени? Она бы тоже себя подставила.

— Привет, — решился я.

Глава 4

Мы смотрели друг на друга во все глаза. Я должен был уйти отсюда. До двери — три шага, и я уйду. Я не поддамся на их провокацию.

Кнопка сидела растерянная.

— Мария Николаевна не заходила?

Я качнул головой. Чёртовы русские, что за игры…

— Она сказала, чтобы я ждала здесь. И я уже час жду.

Не было похоже, что она играет. Но разведчица, герой войны, как же. Значит, самое хитроумное создание. Господи, только бы не попасться на удочку. Её нос в полутьме казался особенно острым, щёки — пухлыми, ресницы — короткими, и причёска — лохматой. Весь её прекрасный образ разрушался этим полумраком. И что я в ней находил раньше?

— Почему ты так смотришь? — ей стало не по себе, а я ведь, точно, без всякого смущения разглядывал её. Но я же просто искал побольше недостатков, ничего другого. И они проявлялись один за другим: и вовсе она не маленькая, таких я с детства коротышками обзывал. И линии вовсе не женственные, и фигура не пойми что, и главное — её уши были просто бесформенными, где я в них высмотрел тогда что-то от наливных яблочек?

Мы очень долго молчали. Я стоял во тьме, она сидела в круге света. Раньше я восхищался то её локтями, то голосом, то ладонями, многими частями этого маленького тела. И как-то не думал о ней в целом. А сейчас всё то, чем я отдельно восхищался, потеряло свою прелесть для меня, — но вся она, эта нежная, красивая и чистая девушка с железным характером — рядом с ней как же было легко дышать! И как хотелось дышать.

— А если бы ты узнал, что мы виделись на войне? — её голос был похож на зелёный бархат.

— Разве?

Я сел за тот же стол. Кнопка не смотрела на меня и всё о чём-то мучительно думала.

— Я был жесток с тобой?

Свет сине-зелёных глаз озарил меня:

— А если бы ты узнал, что так было?

Что это с ней? К чему этот разговор? Неужели играет?

— Я бы умер.

Дверь могли открыть в любой момент. Каждая секунда имела значение. На кону была свобода. Но, помня об этом, я думал и о другом. Я боролся — с другим. Я не особенно вслушивался в её слова. И не особенно задумывался над тем, что отвечал. Я видел только ослепительно сияющую её и жаждал дотронуться до этого сияния и навсегда раствориться в нём.

Я увидел, что мой ответ испугал её, — личико стало скорбным. И вздрогнул: сияние само коснулось меня. Её пальцы робко тронули моё всё ещё ноющее плечо, узнавшее зубы волка.

— Я тогда шла, не разбирая дороги. Было так страшно: ведь я сама сказала тебе «прощай» и думала, что всё, игра закончилась. Шла и громко проклинала себя. Сердце болело ужасно, и я хотела, чтобы оно, наконец, остановилось. Волков увидела — даже обрадовалась. Дерево какое-то стояло, я загадала: если успею на него забраться, то снова тебя увижу.

Её рука, поглаживавшая моё плечо, забылась на нём, пока Кнопка вспоминала тот вечер:

— Кусались больно…

— Ты почему на помощь не звала? — я и не заметил, как уже сидел рядом с ней и, обняв, покачивал её. Как ребёнок, Кнопка приникла ко мне. Тогда я почувствовал странное: у человека, который волнуется, частое и громкое сердцебиение. И у Кнопки было такое же, но несколько