Книга В тени Холокоста. Дневник Рении - Рения Шпигель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы пробыли во Львове почти неделю, никак не можем прорваться в Залещики. Город окружен. Еды не хватает. Иногда я встаю на рассвете и стою в длинной очереди за хлебом. Кроме того мы целый день просидели в бункере, в подвале, слушая ужасный свист пуль и взрывы бомб. Господи, спаси и сохрани нас. Бомбами разрушены несколько многоквартирных домов, а через три дня там в руинах находили людей, живыми. Некоторые спят в бункерах; те, кому хватает смелости спать дома, просыпаются по нескольку раз за ночь и бегут вниз в подвалы. Эта жизнь ужасна. Мы желтые, бледные от этой подвальной жизни – от отсутствия воды, удобных постелей и сна.
Но еще хуже ужасные мысли, темнее ночи, звероподобные. Бабушка осталась в Пшемысле, папа в Залещиках, а мама, моя мамочка, в Варшаве. Варшава окружена, храбро обороняется, снова и снова отражая атаки. Мы, поляки, сражаемся как рыцари в открытом поле, где нас видно и врагу и Господу. Не как немцы, которые бомбят дома мирных граждан, превращают в прах храмы, травят маленьких детей ядовитыми конфетами (зараженными холерой и тифом) и воздушными шарами с горчичным газом. Мы обороняемся, и мы побеждаем, как Варшава, как города Львов и Пшемысль.
Моя мама в Варшаве. Люблю ее больше всех на свете, моя самая милая, самая драгоценная. Я знаю, что когда она видит, как дети льнут к своим матерям в бункере, она наверняка испытывает то же самое, что чувствуем мы, когда это видим. О Господи! Самый великий, единственный и неповторимый. Господь, пожалуйста, спаси мою маму, пусть она верит, что мы живы. Боже милостивый, пожалуйста, останови войну, сделай всех людей хорошими и счастливыми. Аминь.
Дорогой мой Дневник! Сегодня у меня был странный день. Львов сдался. Но не Германии, а России. Польских солдат разоружали на улицах. Некоторые со слезами на глазах просто бросали свои винтовки на землю и наблюдали, как русские ломали их ружья. Гражданские забирали коней, седла, одеяла. Я горюю, так горюю… Только небольшая горстка все еще сражается. Несмотря на приказ, защитники Львова продолжают свою героическую битву, погибая за родину.
Русские вошли в город[12]. Все еще не хватает еды, одежды, обуви, всего. Перед магазинами длинные очереди. Русские особенно жаждут покупать вещи. Они устраивают рейды, чтобы достать часы, ткани, обувь и т. д.
Эта Красная армия странная. Не отличишь рядового от офицера. Они все носят одинаковую серо-коричневую форму. Они все говорят на непонятном мне языке. Они называют друг друга «товарищ». Правда, у некоторых офицеров более умные лица. Польша заполнена немецкими и русскими войсками. Единственный островок, который до сих пор сражается, – Варшава. Наше правительство сбежало из страны. А я так верила.
Где мама? Что с ней? Господи! Ты услышал мои молитвы, и войны больше нет (или я, во всяком случае, ее не вижу). Пожалуйста, услышь первую часть моей молитвы тоже и защити мою маму от зла. Где бы она ни была, что бы с ней ни случилось, прошу, не спускай с нее глаз и с нас, и помоги нам во всех наших нуждах. Аминь.
Я вернулась на время в Пшемысль. Хожу в школу. Жизнь вошла в обычное русло, но в то же время она другая, такая грустная. Нет мамы. Мы не получали от нее никаких известий. Видела ужасный сон, что она умерла. Я знаю, что это невозможно. Я все время плачу, меня мучают плохие предчувствия. Только бы знать, что я ее увижу через два месяца, даже через год, только бы знать, что я обязательно ее увижу. Это невозможно. Нет, лучше умереть. Святой Боже, прошу Тебя, пошли мне легкую смерть.
Школьная жизнь такая странная. Вчера у нас было собрание, позавчера – марш. Польские женщины возмущаются, когда слышат приветствия Сталину. Они пишут тайные послания со словами «еще Польша не погибла»[13], хотя, честно говоря, она погибла давно. А теперь есть Западная Украина, есть «коммунизм», все равны, и это их обижает. Их обижает то, что они не могут сказать «ты, паршивый жид». Они по-прежнему это говорят, но тайком.
Эти русские такие красивые ребята (хотя не все). Один из них решил на мне жениться. «Пойдем, барышня, на мою хватеру, будем жить», и т. д. и т. п. Франция и Англия воюют с немцами, и здесь что-то затевается, но мне-то что? Я просто хочу, чтобы мама приехала, была с нами. Тогда я смогу выдержать все испытания и невзгоды.
Здесь умерла одна «тетенька», такая седовласая, худенькая, морщинистая старушка.
Сегодня я очень сердита. Злюсь, как говорится. Но, по правде сказать, мне грустно, очень грустно.
У нас здесь теперь есть новый молодежный клуб. Туда ходят многие мальчики и девочки, и там весело (некоторым). Я больше не влюблена в Брюхлу. Наконец сказала об этом Норе, а она сказала, что чувствует то же самое. Теперь, в соответствии со стадиями развития девочек, я должна «влюбиться» в мальчика. Мне нравится Юрек. Но Юрек об этом не знает и никогда не догадается. Об этом знаем мы с тобой и…
В первый день в клубе было весело (я имею в виду, мне было весело), а сегодня я не в своей тарелке. Играли во флирт (ну и игра), и я не получила ни единой карты. Мне неудобно признаться в этом даже тебе. Я, кажется, нравлюсь одному мальчику, которого зовут Юлек (не Юрек), а почему? Может быть, потому что я так не похожа на своих подруг. Я не говорю, что это хорошо – может быть, это даже плохо, – но я очень отличаюсь от них. Я даже не умею кокетливо смеяться. Если я смеюсь, то по-настоящему, открыто. Я не знаю, как «вести себя» с мальчиками. Поэтому я и скучаю по старым временам, розовым… голубым… беззаботным. Когда со мной еще была мама, когда у меня был свой дом, когда был мир, когда все было лазурным, ярким, безмятежным; когда так было у меня на сердце.
