Книга В тени Холокоста. Дневник Рении - Рения Шпигель

7 мая 1939 г.

Май. Это очень странный май. Такой грустный… Бр-р-р …Идет дождь. Подумать только, уже май, май, а я еще не видела ни одного дерева в цвету, не чувствовала запах просыпающихся полей, моих полей… Дождь. Хорошо, что дождь. В последнее время я люблю дождь, потому что я знаю, что там было так же, когда шел дождь. Вчера я ходила на вечеринку, а потом болтала с Норой о том о сем, о разных целях в жизни людей, о пользе учения. Я очень люблю разговаривать, когда знаю, что человек меня понимает…

Над улицей встала луна —Небесный ночник для мечтателей.А улица и не заметила —Бессонного шума полна.Бежит все, бежит без оглядки:Цок-цок – каблуки по брусчатке.БеспрерывныйРитм колес,Маячок такси.По стальным путям скользитРадостный трамвай.Остановится, вздохнет:«Заходи давай!»И исчезнут в одночасьеЛюди с отстановки,И поедут восвояси, близко-далекоНа трамвае красном.А за ним бежит по небуОгонек луны.Но ее лучи в рекламномСвете не видны.

И глядит луна, как людиВ уплывающем трамваеУходящий день везут.И луну не замечают,Высоко она, в печали:Слишком яркая, большаяУлица внизу.

Я смотрю на мир из моего окна,А в окне все та же улица видна:Нежно прижимаются водостоки к стенам,Магазины – те же, крыши – неизменны,И дрога так же от дождя блестит,И в соседних окнах вечно тот же вид:

Вот адвокат и дочка его,Вот дворник в каморке, а выше – аптекарь;Вот дама седая на третьем,А это – девчушка,Все время – с игрушкой:То кукла, то клоун.

И ставни они открывают словноПо расписаниюИ смотрят на те же дома,На те же витрины, на вывески красные.Не движется улица – словно во сне.И только прохожие – разные.

18 июня 1939 г.

Сегодня у меня день рождения. Не хочу думать ни о чем грустном, о том, что там меня нет… Тссс! Так что вместо этого я думаю, что полезного я сделала за свою жизнь.

A voice, “None.”Me, “I get good grades at school.”Voice, “You haven’t earned it. What else?”Me, “Nothing. I really want to go to France.”Voice, “You want to be famous?”Me, “I’d like to be famous, but I won’t be.So I want to be happy, very happy.”

Голос внутри меня: «А ничего!»Я: «Но как же отличные оценки в школе?»Голос: «Незаслуженно это все. Что еще-то?»Я: «Ничего. Зато я мечтаю поехать во Францию».Голос: «Может, ты еще и знаменитой хочешь стать?»Я: «Хочу! Но вряд ли стану.А вот счастливой – буду! Самой счастливой!»

Завтра конец учебного года, а мне все равно. Совсем… Совсем… Совсем.

Мне снова очень нравится Эржина, а Брюхла меньше. Норе об этом не сказала, не хочу ее волновать. Завтра я тебе расскажу о нашей поездке.

Если бы крылья были у нас,А у каждого камня – душа,Мир сошел бы с ума тот же час,Солнце с неба упало, как шар;Люди в танце кружились бы: раз-два-три-раз,И потоп начался, и пожар!Нам бы скорости в музыку эту —И из темного мира печалиУлетели бы к небу и свету,За земные границы умчались,Унеслись за земные пределыВ торжестве этой силы крылатойИ летали в искрящеся-белом:За спиною – красивые крылья.Пусть же время летит оголтело,Время света, что сделалось быльюДо мгновенья, как в зябком бессильиМы замедлим полет.До того, как устанем, угаснемИ время придет —Падать.

15 августа 1939 г.

Я давно не говорила с тобой. Конец учебного года давно прошел, летние каникулы почти закончилась, а я с тобой не говорила. Я ездила в гости к моей тете за город, я ездила в Варшаву, я видела маму и теперь вернулась. А ты ничего об этом не знаешь. Лежал здесь один с моими мыслями и даже не знаешь, что у нас была секретная мобилизация, не знаешь, что русские подписали договор с немцами. Не знаешь, что люди запасаются едой, что все наготове, ждут… войну. Когда мы с мамой прощались, я ее крепко обняла. Этим молчаливым объятием я хотела сказать ей все. Я хотела взять ее душу и отдать свою, потому что – когда?

В нашу последнюю встречуМама меня обняла —И это объятие греет,И утирает слезы,И разгоняет тучи.Но я верю, что мы дождёмся,Что обнимемся снова,И луч прорвется.

Сегодня не могу логично рассуждать. Наверное, это и называется «хандрой». Что-то быстро пролетает и исчезает в тумане. Зигзаги, круги, полосы, туман… розовый туман, зеленоватый. Нет. Ничего меня не интересует. Одна только мысль вертится у меня в голове, только одна, все время одна и та же. Мама… война… коричневые ботинки… война… мама.

6 сентября 1939 г.

В четверг началась война! Сначала 30 или 31 августа Польша вступила в войну с Германией. Потом Англия и Франция тоже объявили Гитлеру войну и окружили его с трех сторон. Но он не сидит без дела. Вражеские самолеты летают над Пшемыслем, то и дело ревет сирена воздушной тревоги. Но, слава богу, пока на наш город не упала ни одна бомба. Другие города, как Краков, Львов, Ченстохова и Варшава, частично разрушены.

Но мы все воюем, все воюем, от девочек до солдат. Я участвовала в женских военных учениях – рыли противовоздушные окопы, шили противогазные маски. Я была вестовым. Подавала чай солдатам. Ходила и собирала еду для солдат. Словом, я воюю вместе с остальным польским народом. Я воюю, и я одержу победу!

10 сентября 1939 г.

О Боже! Господи! Мы в пути уже три дня. Пшемысль был обстрелян. Нам пришлось бежать. Спаслись мы втроем: я, Арианка и дедушка. Мы покинули горящий, почти разрушенный город в середине ночи пешком, таща на себе вещи. Бабушка осталась. Господи, пожалуйста, защити ее. На дороге мы слышали, что Пшемысль разрушен.