Книга Как я нечаянно написала книгу - Аннет Хёйзинг

– Вообще-то я толком не знаю, зачем все это написала, – сказала я Лидвин. – Ну, хотела объяснить, почему мы всегда едим, сидя на скамейке.

– А почему это важно? – спросила Лидвин. И посмотрела на меня поверх очков.

– Потому что кое-что говорит о том, как мы живем?

– А почему ты рассказываешь именно про еду на скамейке?

– Может… потому, что Патриция считала это глупостью.

– Ты собираешься и ее вывести на сцену?

– Хм, ну да, позднее.

– Как главную героиню или как второстепенную?

Уф-ф, что-то здорово смахивает на перекрестный допрос.

– Как второстепенную.

– И какова тогда ее роль в рассказе?

Я невольно призадумалась.

– …наверно, потому, что Диркье не считает это глупостью?

– Ага, противопоставление. Ты хочешь использовать Патрицию, чтобы показать Диркье в выгодном свете.

– А разве нельзя?

– Да как раз можно! Противопоставления в рассказе работают неплохо. Только дело в том, что второстепенный персонаж просто так не вводят. У него должна быть определенная функция. Точь-в-точь как у Боба. Ты ввела его, чтобы показать, что твой папа не очень-то ладит с инструментами.

Хм, такой подход мне вообще в голову не приходил. Папа, конечно, не мастер работать руками, но с компьютерами все-таки управляется вполне ловко.

Лидвин пошла за чаем. А вернувшись из кухни, сказала:

– Твоему папе Патриция вообще не подходила. Это и ежу ясно.

14

Мне было лет восемь, когда папа стал встречаться с Патрицией. Сперва мы с Калле решили, что это очень здорово. Она с нами играла и умела вкусно готовить. И папа много смеялся. Мы думали, что Патриция, наверно, переедет к нам, потому что она оставляла у нас все больше разных вещей. Началось с пары сапог, косметички, шарфа и тому подобного. Но вещи становились все крупнее. Она поставила к нам в сарай велосипед и, поскольку у нее болела спина, привезла собственное садовое кресло. Кроме того, она еще и убирала вещи. Старые игрушки, мои и Каллины. Сложила в коробку и отнесла на чердак. Иначе кругом слишком много хлама, по ее мнению. Подушки со скамьи тоже отправились на чердак, потому что она из-за них чихала. Еще она покупала всякие вещи для дома. Пивные стаканы, ведь у нас их не было, а она считала, что пить прямо из бутылки, как папа, не годится. И пыльные тряпки. Гладильную доску и утюг. Папа говорил, ему нравится, что в доме стало прибраннее. Патриция приходила все чаще, но играла с нами все меньше. Ну и ей не нравилось, что мы едим на скамье. Это вредно для ее спины, а к тому же неуютно, потому что невозможно посмотреть друг на друга. Она хотела есть за столом. И, как и Адди, полагала, что работать папа должен наверху. Дети в конце концов уже не маленькие, говорила она.

Однажды я вернулась из школы домой, а подушки снова лежали на скамье. Возле книжного шкафа горой лежали игрушки, словно там опрокинули коробку. Папа торчал перед телевизором, смотрел «Доктора Фила»[8], с бутылкой пива в руках и миской чипсов на скамье.

– Патриция ушла, – сказал он, когда я села рядом.

– Как ушла? – удивилась я. Он ведь явно не имел в виду, что она ушла в магазин.

– Просто ушла. Я проводил ее за калитку, – сообщил он.

– Проводил?

– Надоело мне.

Н-да, что восьмилетний ребенок может тут сказать отцу?

Через несколько дней я услыхала, как папа сказал Бобу, что Патриция хотела ребенка, а еще поехать в отпуск вдвоем с папой.

– Дети прежде всего, – сказал он Бобу. – До восемнадцати лет, а то и дольше. Нечего мне думать о подруге. Да еще и о ребенке. Боб, как ты считаешь?

Мне этот разговор, конечно, слышать не полагалось, но в таком случае незачем говорить так громко. Я еще хорошо помню, что очень обрадовалась. Примерно как Хайди, когда снимала горные ботинки и бегала босиком по альпийскому лугу.

– Наверно, надо написать о Патриции что-нибудь хорошее? – спросила я у Лидвин.

– А разве ты не пишешь?

– Ну да, что она с нами играла. Но я имею в виду: что-то по-настоящему хорошее. Ты же сама говоришь, что у персонажей всегда две стороны.

– Не каждого персонажа надо разрабатывать полностью. Пусть все так и остается, эта Патриция была просто жуткая привереда.

– А Диркье? Как тебе Диркье?

– Она куда лучше вам подходит, это и ежу понятно.

15

Диркье приезжает большей частью в пятницу, а вечером в воскресенье уезжает. Иногда приезжает и среди недели – пообедать или поужинать, когда рано заканчивает работу. К счастью, при нас они с папой воздерживаются от поцелуев и тому подобного. А я, когда прихожу домой, нарочно громко хлопаю задней дверью и еще из подсобки окликаю: «Приве-ет, я дома!» Чтобы они успели оторваться друг от друга.

Единственные вещи, какие она запарковала у нас, это горные ботинки и зубная щетка. И старый велик. Все прочее она таскает в громадной ярко-зеленой сумке из крокодиловой кожи. Поддельной, по-моему.

Мне кажется, она вовсе не собирается наводить тут порядок. Не убирает со скамьи подушки, не отсылает нас спать и обеды-ужины перед телевизором считает вполне нормальными.

Она любит живой контакт. Когда здоровается, непременно быстренько тебя обнимет, а когда проходишь мимо, всегда наградит легким шлепком. Наверно, потому, что она физиотерапевт и целыми днями разминает людские тела.

По-моему, все это немножко странно, в смысле: мы познакомились с ней совсем недавно, а я на скамье уже прижимаюсь к ней. Когда мы играем на айфонах в «WordFeud». Она мягкая. В ней как бы немного тонешь. Однажды я уснула, положив голову ей на плечо. А когда проснулась, она ничего не сказала. Продолжала читать «Линду».

– Что такое «WordFeud»? – спросила Лидвин.

– Произносится «Уордфьюд». Игра такая, вроде «Скрэббла», только для айфона.

– А что в ней особенного?

– Можно играть с кем-нибудь в Австралии, – сказала я.

– У тебя что, есть знакомые в Австралии? – Моего ответа она дожидаться не стала. – Сперва займемся уроком. Знаешь, что ты сделала в этом отрывке? Внесла ускорение.

– Ускорение?

– Ну да. Ты уже не описываешь каждый приезд Диркье по отдельности. Ты как бы обобщаешь.

– А разве нельзя?

– Как раз очень даже можно. То есть – иногда. Время – важный инструмент писателя. Его можно и ускорить, и замедлить. Одним-единственным предложением перескочить через десять лет. Или на десяти страницах расписать поцелуй, длящийся всего минуту.