Книга Пражский синдром - Татьяна Рябинина

Поставив на кухонный стол корзину, я села на диванчик, стряхнула туфли с гудящих ног. Достала телефон, зашла в Фейсбук. Прежнюю страницу я удалила десять лет назад, а новую завела уже после развода. Без выпендрежа – просто Анна Домникова. В браке фамилия у меня осталась прежней, хотя Димка и обижался. Но уж очень мне не хотелось становиться Аней Лепешкиной. Зато и после развода проблем не было.

Найти Алеша оказалось несложно. Страница, которую я когда-то так и не открыла. Хотя руки и чесались. Судя по редким записям, заходил он на Фейсбук нечасто. В основном там были перепосты. Или фотографии украшений, очень красивых. Невольно хотелось представить, как все это выглядело бы на моих руках, в ушах или на шее. Но я-то искала совсем другое.

Ань, зачем тебе это, а?

Не успела я подумать – и тут же наткнулась на фотографию трехлетней давности. Семейный снимок в горах. Алеш, в темно-синем лыжном костюме и поднятой маске, обнимал за плечи длинноволосую брюнетку в таких же брюках и белом свитере с оленями. Он смотрел в камеру, а его жена – вниз, на девочку в красном, сидящую на санках. Я узнала oteplováky - кошмар моего детства. Утепленный комбез без рукавов, который надевали на свитер, а сверху – такая же куртка. Даже самые худенькие в них выглядели разноцветными снеговиками.

На фотографии была отмечена Милена Новакова, и я – с внутренней дрожью – перешла по ссылке. Каждый раз, когда вот так в сети попадала на страницы умерших людей, мне становилось не по себе. Но сейчас – особенно. На фото профиля у Милены были очень странные глаза – слишком светлые, прозрачные. Такие бывают у совсем бесцветных блондинок, но у брюнетки они выглядели необычно. Казалось, она смотрит на меня откуда-то из другого мира, пристально, недобро.

Ань, прекрати выдумывать. Да, она действительно в другом мире. Потому что умерла. Погибла. Мертвым нет никакого дела до живых.

Телефон зажужжал в руках, и я его чуть не выронила.

- Аньчик, - виновато сказала Ирка, - я знаю, что поздно, но ты ведь еще не спишь, нет? Как все прошло?

- Отлично все прошло, - устало ответила я. – Надеюсь, Ольга твоя оклемалась? Ее ждут завтра.

- Да, все в порядке. Спасибо тебе огромное.

- Ир, твое спасибо - в денежном эквиваленте.

- Да, конечно, - засмеялась Ирка. – Только ты не обидишься, если я тебе наличкой отдам?

- Да ну, с чего вдруг я должна обижаться?

- Так ехать к нам придется.

- Ничего, подъеду, - я встала и, прижав телефон ухом, расстегнула молнию на брюках. – Заодно и встретимся, а то уже сто лет не виделись. Ладно, Ириш, давай, я устала и жрать хочу, как сволочь.

Попрощавшись, я отложила телефон. Ни к чему совершенно эти копания. Ни в сети, ни в себе. Но если с интернетом все было просто, с мыслями справиться оказалось намного сложнее. Да что там – вообще нереально.

Машинально я вытащила из холодильника йогурт, выпила из бутылки и даже не поняла, какой у него был вкус. Разделась, почистила зубы, смыла макияж. Забралась под душ. Теплые струйки, ласкавшие кожу, навевали совсем уж нескромные мысли.

Я вспомнила, как пальцы Алеша мягко касались моей ладони. И два его поцелуя – таких разных, таких… волшебных.

Анна, вернись на землю. Давай честно. Ты вспоминала о нем, когда ссорилась с Димкой. Или когда становилось совсем уж тошно. Нечасто. Это было воспоминание-иллюзия, в которое ты пряталась от суровой реальности. Как девочки достают из коробки раскрашенную бумажную куколку и играют ею. А потом убирают обратно. Алеш был для тебя таким вот бумажным принцем, наполовину придуманным. Что ты вообще о нем знаешь? Даже то, что он тебе рассказывал о себе, ты почти забыла. Да и столько лет прошло. А он не выдумка. Живой человек – со своими недостатками, проблемами. Совсем не такой, каким ты его воображаешь.

Если ты не можешь отбросить все свои фантазии, лучше сразу выкинуть его из головы, потому что ничего хорошего не выйдет. Как он сказал? Начнем сначала? Представь, что познакомилась на выставке с симпатичным мужчиной. Вдовцом, с уже довольно большим уже ребенком. Тебя это не пугает? Извини, но не поверю. А ведь это не единственный мутный момент, правда?

Я вытерлась,надела пижаму и полезла в аптечку за снотворным. Утро вечера мудренее, но чтобы оно поскорее настало, надо уснуть, а не вертеться полночи без сна, пережевывая одни и те же мысли.

Впрочем, утро никакой особой мудрости не принесло. Голова после снотворного была тяжелая, как колода. Я выпила ведро кофе, прочитала сообщение Алеша, что он добрался благополучно, ответила и села за работу – это отвлекло. А после обеда – по заведенному распорядку – позвонила маме.

- Мать, - я сразу взяла быка за рога. – Не приеду, извиняй. Давай ты ко мне лучше. У меня есть корзина фруктов и вино, название которого невозможно прочитать.

- Ага, хочешь посекретничать? – так же сразу просекла она.

У них дома это было нереально. Папа сидел рядом, как приклеенный, и слушал все наши разговоры с огромным интересом. И по каждому эпизоду высказывал свое чрезвычайно ценное – на его, конечно, взгляд – мнение. А поскольку оба они работали, то и дома бывали почти всегда одновременно. Так что когда нам с мамой надо было пообщаться тет-а-тет, либо она приезжала ко мне, либо мы шли куда-нибудь в общепит.

Мы договорились, что она приедет сразу после работы, и я снова села за перевод. Вчерашний день здорово выбил меня из графика, и приходилось наверстывать. Но сейчас это было к лучшему: не оставалось времени на ненужные мысли. Закончила я как раз к маминому появлению. Открыла вино, принесла в комнату миску с фруктами, и мы забрались с ногами на диван.

Сейчас я могла только удивляться тому, что когда-то мы с ней не то чтобы не ладили, но и близки особо не были. Для задушевных разговоров мне хватало Димки, для чисто женских – Ирки и еще одной подруги, Кати. Но была у нас с мамой мощная точка соприкосновения, общая болезнь – Прага. В нашем семействе все были связаны с ней, но настоящих чехофилов и прагоманов оказалось всего трое – дедушка, она и я. Бабушка, папа, Димка и его родители смотрели на нас как на слегка сдвинутых, поскольку страсти нашей не разделяли.

Дед когда-то заварил всю эту кашу, поступив на чешское отделение филфака. Вряд ли бы это ему удалось, но после армии были какие-то льготы. А поскольку он уже отслужил, да и в университете была военная кафедра, в шестьдесят восьмом ему вручили лейтенантские погоны и отправили пинком туда, где было ну очень жарко.

«Как тебя вообще угораздило? - спрашивала я. – Почему именно на чешское?»

«Не знаю, - отвечал он. – Может, потому, что Швейк нравился?»

И чем не причина? Я тоже обожала Швейка и перечитывала в оригинале бесконечно, с любого места. А вот мама как раз не любила. Зато она прожила в Праге дольше всех нас – целых семнадцать лет. Я во многом повторила ее, с пугающей точностью. Четыре года в раннем детстве и четыре в старших классах. Мы учились в одной школе. И очень многое могли обсуждать, вспоминать, сравнивать. А когда прошел период моего подростково-юношеского ершизма, оказалось, что мы намного ближе, чем можно было подумать. Конечно, были темы, которых мы не касались или касались вскользь, но то, что случилось вчера, я хотела обсудить именно с ней.