Книга Разделенный город. Забвение в памяти Афин - Николь Лоро

Как бы то ни было, отец, убивающий сына, является лишь предельным случаем по отношению к тому, что я назову нормой ненормального. Поскольку в Греции граждане являются братьями, они остаются ими как в stásis, так и в мирном городе, и фигура брата, поднявшегося на брата – ближнего-врага, превратившегося в политического противника, – представляет собой наиболее разработанную модель политической ненависти.

В этой точке исследования был бы уместный повод – и соблазн велик – перейти к более широким размышлениям о том, как обстоит с семьей и городом между Афинами и Римом и между Римом и Грецией. Но здесь мне не хватит ни времени, ни места, да и момент для обобщений еще не пришел. Поэтому я ограничусь несколькими краткими замечаниями.

1. Поскольку это для нас общее место – обозначать любую гражданскую войну как «братоубийственную», мы легко забываем о том, что брат не всегда и не везде является обязательной фигурой жертвы междоусобных битв. Вероятно, мятежники греческих городов, будучи homoīoi, укрепили бы нас в нашей приверженности тому, что по сути своей является лишь простой семантической привычкой. И задача специалистов по Риму – сопротивляться этому искушению и не доверять «фратернизациям» и «братоубийственным войнам», изобилующим в дискурсе наших современников по поводу bellum civile, в то время как латинские тексты говорят о parricidium[847].

2. Если мы сосредоточимся на понятии bellum plus quam civile[848], то должны будем констатировать, что конфликт, обрушивающийся на семью, в Риме является чем-то более серьезным, чем гражданская война в собственном смысле, имя которой говорит лишь о противостоянии армий граждан. Как если бы семья заключала в себе все возможные ценности, поскольку в ней есть нечто первичное, абсолютно изначальное. «Более чем гражданская война», война внутри семьи: это высказывание можно прокомментировать, напомнив, что в Риме семья основывает город[849] вплоть до того, что она часто – как во время аристократической церемонии публичных похорон[850] – ставит себя как спектакль, как сам образец римских доблестей. Но следует также добавить, что и сама семья (одна из семей) может вовлечь город в bellum civile[851]; так, Гракхи, как известно, считаются зачинщиками десятилетий кровавых гражданских противостояний[852]. Скажем ли мы тогда, что в римской мысли о конфликте семья в конечном счете является некой реальностью, тогда как в Греции она представляет собой модель и даже зеркало для города, разделенного stásis?[853] Само собой разумеется, мы остережемся от столь категоричного противопоставления. Но в любом случае утверждение «греческий город является семьей» должно быть понято прежде всего как одна из наиболее действенных символических фигур коллектива, носящего имя полис.

3. Syngéneia, с одной стороны, parentes – с другой. В Риме, где отцы (Patres) занимают вершину пирамиды, говорят о «родителях» (оттуда мы позднее унаследовали слово parentas, а возможно, и саму вещь). В Греции – в данном случае, в Афинах – говорят syngéneia. Разумеется, нет ничего удивительного в том, что в повседневности судебных тяжб между частными лицами смысл слова может размываться вплоть до утраты его однозначности[854]. Тем не менее, как это мимоходом признает один афинский оратор, в подавляющем большинстве случаев syngéneia принципиально означает, как и следовало ожидать, побочную линию, противопоставляемую прямой филиации, которая в данном контексте зовется génos[855].

Syngeneīs – Гомер говорил kasígnētoi –  итак, в последний раз братья послужат греческой фигурой для того, что мы, унаследовав из чисто латинского языка, называем родственниками и родителями. Однако именно «братья», как правило, образуют греческий город, пребывает ли он в мире (и тогда вместе с Эсхилом будут превозносить политическую koinophilē dianoía, оплот против ужасов génos[856]) или же его подрывает конфликт, и тогда нет более сильной ненависти, сразу и семейной, и «политической», чем ненависть сыновей Эдипа[857].

Глава IX

Об одном примирении на Сицилии[858]

В конце IV или в начале III века до нашей эры жители маленького сицилийского городка Наконе примирились после diaphorá и доверили бронзе память об этом событии, кодифицированном в декрете: теперь настало время погрузиться в текст, о котором мы уже не раз упоминали в предыдущих главах.

Вернуться в Наконе[859]? Если после 1980 года – даты первой публикации документа – в течение целого десятилетия надпись в Наконе наперебой комментировали историки и лингвисты, счастливые от того, что располагают новым документом, во многих отношениях уникальным по своему жанру[860], то теперь, когда горячка немного спала, можно, оставив в стороне другие аспекты, сосредоточиться на примирении в Наконе.