Книга Пассажиры колбасного поезда. Этюды к картине быта российского города. 1917-1991 - Наталия Лебина

Мой свекор, рожденный 6 ноября 1925 года, был назван Никленом. Расшифровку этого имени мы связываем с несколько вольным толкованием одного из многочисленных псевдонимов В. И. Ленина – Н. (возможно, Николай. – Н. Л.) Ленин. Такое имя ребенку, по семейной легенде, дала мать Ольга Захаровна Годисова (1899–1944), член РСДРП(б) с апреля 1917 года. Не все детали трагической судьбы этой женщины мне ясны. Знаю, что она в детстве и юности жила в Тобольске. Большая еврейская семья не бедствовала. Все сестры учились в гимназии, но популярные тогда социал-демократические кружки явно вскружили им головы. Одна из сестер, большевичка Любовь (возможно, Хава. – Н. Л.) Захаровна полностью отдалась делу Революции. 2 июня 1919 года она была казнена в Омске колчаковской контрразведкой691. Об Ольге официальных сведений обнаружить пока не удалось. Возможно, когда-нибудь найдется время и на этот сюжет из нашей семейной истории, тем более что в моем распоряжении оказались письма Ольги Захаровны к сыну Никлену, датированные 1942–1944 годами. Среди них есть информация и о дедушке моего мужа Петре Николаевиче Комиссарове (скорее всего, псевдоним. – Н. Л.), тоже большевике. Судя по письмам, он родился в 1890–1892 годах. Рано начал работать и «одновременно сдавал экстерном за отдельные классы гимназии (не сразу), потом поступил в Университет, закончил физико-математический факультет и не закончил историко-филологический (по случаю войны 1914 г.). В 1914 году направлен был в училище и воевал четыре года прапорщиком и подпоручиком»692. В партию большевиков Петр Николаевич вступил в 1920 году, а в 1923‐м встретился с Ольгой Годисовой. Так начала скрещиваться русско-татарская кровь с еврейской, что очень типично для времени революции. Но в 1926 году дед и бабушка расстались, о чем Ольга Захаровна пишет своему 18-летнему сыну, решившему вступить в ряды ВКП(б): «У твоего отца было серьезное преступление перед Партией, перед страной. Он в свое время свернул с дороги он был единомышленником троцкистов – это пятая колонна!»693 В 1934 году деда моего мужа, русского интеллигента, увлекшегося революцией так же страстно, как еврейская девушка из Тобольска, осудили и отправили в лагерь. Оттуда он попросился на фронт и в марте 1942 года погиб. Ему было уже за пятьдесят…

Возможно, этот сюжет покажется чрезмерно длинным для этюда, посвященного новой советской обрядности. Я бы могла с этим согласиться, если бы не трагическая гибель бабушки моего мужа. В апреле 1944 года, почти сразу после своего дня рождения, Ольга Захаровна Годисова застрелилась. Из писем знаю, что в течение десяти лет она тяжело болела. Видимо, у нее были серьезные причины для добровольного ухода из жизни. Ведь ей, старой большевичке, было известно, как относились к самоубийцам во времена сталинского большого стиля.

Либеральное восприятие суицида, характерное для первых лет революции, завершилось при переходе к нэпу. С 1 января 1922 года по указанию Центрального статистического управления и Наркомата внутренних дел учреждения, регистрирующие случаи смерти, стали составлять специальный статистический листок на каждый случай суицида. Сектор социальных аномалий в Отделе моральной статистики ЦСУ особо отметил «важное значение постановки вопроса о самоубийствах в целях изучения этого ненормального явления личной и общественной жизни»694. В 1923–1924 годах органами статистики был зафиксирован рост числа самоубийств среди членов РКП(б). По этому поводу видный партийный публицист Емельян Ярославский, по иронии судьбы близкий друг Ольги Захаровны, заявил в октябре 1924 года: «Кончают самоубийством люди усталые, ослабленные. Но нет общей причины для всех. Каждый отдельный случай приходится разбирать индивидуально»695. В 1925 году среди умерших большевиков суициденты составили 14%, и это уже была тенденция696. Ведь обычно самоубийства в городах составляли менее 1% всех случаев смерти. В декабре 1925 года Ярославский уже счел необходимым указать, что сами лишают себя жизни лишь «слабонервные, слабохарактерные, изверившиеся в мощь и силу партии»697. Летом 1926 года в Ленинграде прошло специальное обследование случаев самоубийств среди молодежи. Выяснилось, что молодые люди добровольно уходили из жизни «из‐за любви», «из‐за постыдной болезни», «ссоры с родителями» и т. д. Однако организаторы обследования сделали из этих фактов сугубо политизированный вывод: средний самоубийца является «законченным типом, интеллигентом-нытиком, склонным к самобичеванию»698. С позиций власти главной причиной добровольного ухода из жизни в конце 1920‐х годов считался «отрыв от коллектива»699.

С начала 1930‐х властные и идеологические структуры стали скрывать сведения о самоубийствах. Прекратил работу существовавший при ЦСУ СССР сектор социальных аномалий, где в 1920‐е изучались причины добровольной смерти людей. А в эпоху большого стиля о суициде перестали писать не только в научно-публицистической, но и в художественной литературе. Резкой критике был, например, подвергнут вышедший в 1934 году роман Вересаева «Сестры» за то, что его главный герой, рабочий парень Юрка, повесился под впечатлением от методов раскулачивания. Отражением официального отношения к суициду стала книга Николая Островского «Как закалялась сталь», в которой добровольный уход из жизни расценивался как предательство революции. Партийные и советские органы внимательно следили за самоубийствами членов партии. В Ленинграде факты суицида, фиксируемые милицией, систематически рассматривались обкомом ВКП(б) и лично Андреем Ждановым. Суицид партийца в обстановке политического психоза, раздувавшегося в стране в 1930‐х годах, рассматривался как дезертирство и даже как косвенное доказательство вины перед партией. Неудивительно, что самоубийцы, желая как-то оправдать свой поступок, оставляли странные с точки зрения современного человека предсмертные записки. Зимой 1937 года в одной из ленинградских больниц застрелился пациент, член ВКП(б) с 1905 года. Обращаясь к обкому партии большевиков, он написал: «В моей смерти прошу никого не винить. Мучительные физические боли не дают мне возможности переносить их дальше. Политики в моей смерти не ищите, бесцельно. Был постоянно верен своей партии ВКП(Б) и остался верен. А Великому Сталину сейчас как никогда нужно провести твердый и решительный разгром всех остатков вражеских партий и классов. Никаких отступлений. Жалею, что меня покинули силы в этот момент. Поддержите все же, если сможете, товарищи, материально и морально семью мою. Прощайте. Счастливо и радостно стройте свою жизнь. Рот фронт»700.