Книга Караван в Хиву - Владимир Буртовой

– Вам некуда больше идти с товарами? Мало вас грабят киргизские барымтники! Мало!

Якуб-бай побледнел: знал, чем может обернуться для него, ближайшего друга убитого ханом Куразбска, этот неприятный Каипу разговор. Но решил довести намеченное дело до конца, даже если и не выйдет из этого зала на собственных ногах.

– О мудрейший повелитель, – еще раз поклонился Якуб-бай, – дозволь дерзнуть и огорчить слух твой недостойными словами жалобы. Персы после позорного изгнания надировского ставленника Тагир-хана не дают нам возможности торговать в их городах. Они же не пропускают наши караваны в благословенный Багдад. С Бухарой нет никакой выгоды меняться одинаковыми товарами. Джунгары на путях в бесконечно далекую Индию грабят нас еще чаще, чем киргиз-кайсаки. Оттого-то, о мудрейший владыка, каждую весну, подобно перелетным стаям птиц, неудержимо идут на север хорезмийские и бухарские караваны. И ничто не в силах остановить их: ни разбой, ни безводные пески и пустыни, – и после короткой паузы тихо добавил: – Только воля пресветлого, благороднейшего хана Каипа… Нынешней зимой и в наши земли пришел смелый караван-баши Даниил, пришел друзей здесь найти, да засиделся не по своей воле, – смело сказал Якуб-бай, глядя в лицо будто закаменелого от такой дерзости хана Каипа. – Без торга с «ференги урусами» разорение многим из нас будет, о мудрейший повелитель. Если же будет достаток у купцов, наполнится золотом и казна милосердного хана.

Якуб-бай умолк, склонился в низком поклоне, потом сделал шаг назад от трона.

Из купеческих рядов вышел еще один хивинец, которого Данила Рукавкин не единожды встречал в караван-сарае за торгом невесомыми шелковыми тканями и чудесно расписанными коврами. Знал, что это он через Аиса Илькина прикупил себе немало его, Родиона и Луки Ширванова товаров для перепродажи в иных хорезмийских городах.

Грузный купец рухнул на колени перед троном, да так резко, что тяжелая чалма упала на красный ковер и, будто белая срубленная голова, покатилась к ногам повелителя Хорезма. Купец охнул на весь зал, а хан Каип чуть приметно улыбнулся, наблюдая из-под прикрытых век, как купец торопливо подхватил чалму и водрузил ее на продолговатую, сияющую глянцем, совершенно лысую голову.

– За себя и за «ференги урусов» просит хорезмийский торговый народ, о мудрейший и благороднейший из ханов, да продлит Аллах бессчетные годы твоей бесценной жизни. Отпусти урусского караван-баши и дозволь нам торг вести с ними. Дарами в казну повелителя не поскупимся. Кутидор Якуб-бай присоветовал, и мы все порешили, о милосерднейший из владык, вернуть «ференги урусам» плату за товары, которые взяты у них на время нашим бесценным владыкой. И просим принять те товары от нас, недостойных твоих подданных, как малый, ничего не стоящий дар, – и снова головой в ковер ткнулся, теперь придерживая рукой чалму.

Чуть приметно дрогнули черные брови хана, но тут же его зоркие немигающие глаза прошлись по купеческим рядам, отыскали и замерли на Даниле Рукавкине. Не успев даже порадоваться словам хивинского купца о возврате денег за побранные ханом товары, Данила непроизвольно сжался, как сжимается в трубочку беззащитный, опавший с дерева лист под горячим солнечным лучом. Большим напряжением воли пересилил оцепенение и по российскому обычаю поклонился рукой до пола, давая понять хану, что он заметил его державный взгляд.

«Покличет ли к себе? И что спросит?» – промелькнула короткая мысль.

Но хан Каип резко отвел от Рукавкина взгляд, повернул голову в сторону окна: по стенам зала, выложенным разноцветными – голубыми, белыми, светло-зелеными узорчатыми плитками, метнулся яркий луч, отраженный большим алмазом под роскошным белым пером на ханской чалме.

– А что нам скажет посланец белой царицы?

Яков Гуляев отвесил хану глубокий поклон, выпрямился, поправил волнистые черные волосы над высоким лбом, которые выбились из-под суконной мурмолки. По красивому худощавому лицу прошла нервная дрожь и пропала в длинных, ниже подбородка, усах. Когда заговорил, голос слегка был перехвачен спазмой волнения, но после нескольких слов Яков успокоился, лицо озарилось легким румянцем: наконец-то хан Каип признал в нем посланца императрицы! Много, очень много это значило не столько для него лично в такую трудную минуту, сколько для родного Отечества.

– О мудрейший повелитель Хорезма! Что может быть благороднее и важнее, чем мир между нашими народами? Два дружных соседа в беде и одним куском лепешки насытятся; враждующим же и никчемного песка в пустыне не поделить поровну. С таким вот пожеланием и снаряжал нас и российский караван в далекую дорогу господин оренбургский губернатор. О том же и письма его были к пресветлому хану.

Тяжело выдохнул рядом с Данилой Рукавкиным Малы-бай и чуть слышно одобрительно поцокал языком.

Каип-хан некоторое время молча смотрел на сгрудившихся перед ним купцов, словно решал их судьбу.

– Утяган-бек, прими письма и прошение у кутидора Якуб-бая, – вдруг негромко проговорил он, потом добавил: – А теперь все идите.

Хан поднялся и в сопровождении телохранителей неслышно удалился. Стражники увели сначала Якова Гуляева, а потом проводили купцов в просторный двор и через двойные ворота.

В ответ на многострадальный взгляд Родиона Михайлова: ну что, какова была встреча от хана? – Данила молча, в гнетущем состоянии неопределенности, развел руками, будто хотел сказать часто повторяемую на Руси присказку: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!»

Родион сумрачно надвинул мурмолку на светлые выгоревшие брови и уточнил:

– Впустую, выходит? Потянет еще эту канитель хан Каип…

– Посмотрим, братья, во что обернется купеческое хождение во дворец. Но думается мне, что хан Каип теперь совет будет держать со своими вельможами, коль скоро тут же не нашелся, как распорядиться нашей судьбой, – пояснил Данила. – Будем ждать, вдруг да переменятся ветры над Хорезмской землей.

– Савсем, однака, понятна, чуть-чуть, – весело изрек Аис Илькин. Данила, а за ним и остальные караванщики дружно рассмеялись этой шутке, и будто тяжкий груз наконец-то свалился у каждого с души. Приободренные решением хорезмийских купцов уплатить деньги вместо хана, с пожеланием добрых известий из Таш-хаули, разошлись по своим далеко не временным уже пристанищам.

Хотя и ждали, а все же неожиданным был для россиян приход Якуб-бая и шигаула к ним на следующий же день. Хивинцев угостили сытным обедом, а к чаю щедро выставили привезенные еще с собой сладости. Сапарбай, предвкушая богатые подарки от «ференги урусов», щедро черпал серебряной ложечкой душистый мед, прихлебывал чай и, смешно склонив голову к правому плечу, блаженно, словно ребенок-сладкоежка, причмокивал и от удовольствия жмурил раскосые глаза.

Когда покончили с традиционным чинным и молчаливым чаепитием, Якуб-бай наконец-то расслабился, наклонился над пустыми пиалами и, хлопнув Данилу по колену, заговорил.

Григорий Кононов, покашливая в кулак и возбуждаясь от услышанного все сильнее и сильнее, переводил:

– Сегодня поутру купец Якуб-бай был приглашен в ханский Таш-хаули. И подивило его сразу то, что хивинские беки улыбались ему, будто бы снова появился возле Каип-хана живой советник Куразбек. Готовьте, Данила, и вы, честное купечество, большие подарки для ханских вельмож. Якуб-бай говорит: надо, чтобы первый робкий шаг ребенка поскорее превратился в твердую поступь батыра.