Книга Караван в Хиву - Владимир Буртовой

Дрогнуло сердце у Данилы, когда под скрип закрываемых за спиной ворот ступил он вовнутрь Таш-хаули и, сопровождаемый шигаулом, Якуб-баем и Малыбаем, проследовал через угол просторного двора, которого во время первого посещения они не видели. Этот двор был мощен гладкими светлыми плитами, а в центре, рядом с раскидистым ухоженным тополем, красиво смотрелся облицованный красным мрамором колодец. Короткая тень дерева едва закрывала колодец и две светло-серые каменные скамьи около него.

Левая дверь во внутренние покои была приоткрыта. Над дверями, поддерживаемые резными деревянными столбами, были сооружены восемь айванов, по четыре с каждой стороны. Айваны украшены мозаичными плитками и оттого казались увешанными сплошным светло-голубым ковром.

Мимо длиннолицых воинов из туркменских кочевников Данила и его сопровождающие вошли вовнутрь Таш-хаули, пасмурным прохладным переходом, заполненным гарью от двух факелов на боковых стенах, проследовали в просторный зал, где стояли десятка три хорезмийских купцов, выряженных в пестрые халаты. Стояли кучно и тихо, словно уже чем-то напуганные еще до выхода к ним хорезмийского владыки.

В конце зала, под ажурным расписным сводом, была легкая, будто тканная из деревянных кружев двухстворчатая дверь. За этой дверью скрывалась лестница на второй этаж, в ханские покои. Слева под окном, в стороне от хивинских купцов, стоял Яков Гуляев, а рядом с ним – два стражника с российскими ружьями. Яков, исхудавший, но на вид довольно-таки бодрый, одетый в свой лучший светло-розовый халат, внимательно вглядывался в хивинцев, пытаясь по их лицам прочесть причину столь необычного сбора и своего собственного присутствия здесь. Но вот его глаза встретились с глазами Данилы Рукавкина, и посланец, не скрывая радости, вскинул руку и поприветствовал караванного старшину. Данила двинулся было к Гуляеву, чтобы спросить его о теперешнем их состоянии, но Сапар-бай тут же предостерегающе вцепился в рукав кафтана, сделал строгое лицо и отрицательно покачал головой, отчего свободный конец чалмы затрепыхался над левым плечом.

– К посланца ходить тебе нельзя, мирза Даниил, – перевел Малыбай предупреждение шигаула. – Ямагуль зван, однака, сам по себе отвечать на один-другой вопроса мудрейшего хана Каипа, чтоб ни с кем не советовался ваш посланца! На свой салтак все мерил Каип.

Данила понял, что хивинский хан по-прежнему опасается сговора посланцев со своими единомышленниками, потому и держит в одиночестве.

Якуб-бай оставил Рукавкина и Малыбая неподалеку от входа и вслед за шигаулом уверенно прошел в дальний угол, где новый ханский любимец Утяган-бек, тучный и надменный, в новом голубого цвета халате, за что-то резко выговаривал высокому и сутулому Елкайдару. Елкайдар нервничал, без конца вертел длинной шеей и поглядывал на дверь, из-за которой вот-вот должен появиться хан Каип.

Даниле неприятно было смотреть на искаженное злобной гримасой худое и морщинистое лицо Елкайдара, на его темные с набухшими венами суетливо снующие руки. Почему-то припомнился увиденный ныне поутру в их дворике раздавленный кем-то из казаков и высохший уже темно-серый скорпион.

«Не в чести, похоже, ныне Елкайдар у хана, – догадался Данила. – Должно, разошлись в чем-то его мысли с мыслями Утяган-бека, словно вода из канала по арыкам в разные стороны… В чем-то не потрафил новому ханскому советнику. А может статься, прознал хан об его заговоре против киргиз-кайсацкого посольства».

Чтобы не думать о Елкайдаре, Данила перевел взгляд на Якуб-бая, который, проходя в это время мимо Гуляева, что-то приветливо сказал российскому посланцу. Яков сдержанно поклонился в ответ и проводил хивинца удивленно-благодарными глазами.

«Молодец Якуб-бай, известил Якова, должно быть, о целях нашего прихода. Теперь посланец изготовится к ханскому расспросу, – подумал Данила, издали кивком головы подбодрил Гуляева, который вновь с интересом посмотрел на караванного старшину. – Лихо было нам, а посланцам и того хуже. И кто знает, к воле отсюда ступит наш Яков, а может, вновь под замки да под стражу».

Рукавкин отвлекся и не заметил, как легко и неслышно, будто крылья огромной бабочки, качнулись створки ажурной двери. Встрепенулся, когда купцы попятились к боковым стенам, а потом, подобно снопам в поле при сильном напоре ветра, дружно повалились ниц.

Хан Каип – степным барсом по ковыльному полю – мягко прошел по коврам к центру противоположной от Данилы стены; в абсолютной тишине зала караванный старшина услышал за спиной тяжелое, с присвистом, дыхание склоненного головой к полу тучного воина.

Рослые смуглолицые телохранители поспешно раздвинули тяжелые бархатные шторы, и в неглубокой нише на возвышении открылся сверкающий позолотой приемный трон хивинского властелина. Солнечный свет сквозь резную раму окна, над головой посланца Гуляева, проникал в сумрачный зал и широким лучом падал на трон, заставляя сиять позолоту на подлокотниках с резными львиными головами. Светло-голубыми огнями вспыхивали перстни, которыми были унизаны пальцы хана так плотно, что, казалось, и суставам не согнуться.

Слева от трона, величаясь перед собравшимися купцами, встал толстенький Утяган-бек, чуть дальше – шигаул Сапар-бай и рослый сердар с персидскими пистолями за широким поясом и при длинной кривой сабле. На толстощеком смуглом лице – настороженность, будто хан встречается не с купцами, а с переговорщиками из враждующей армии. Еще дальше, совсем у двери, приютился Елкайдар и низкорослый ученый мулла с лицом, сморщенным и желтым, как высушенный абрикос. В левой руке мулла держал толстую книгу – Коран в темном переплете и с несколькими закладками – лентами из голубого шелка.

Малыбай в ходе всей беседы тихо пересказывал Даниле, о чем шла речь между ханом и купцами.

Хан чуть приметным движением руки подозвал к себе шигаула Сапар-бая и, когда тот припал головой возле мягких сафьяновых сапог повелителя, спросил негромко, с раздражением, которого не удалось скрыть за маской величия:

– Чего хотят торговые люди? Или где в соседних странах пошлины введены непомерные?

Шигаул, не разгибаясь, махнул рукой себе за спину:

– Кутидор Якуб-бай скажет, о благороднейший повелитель, да ниспошлет Аллах тысячу лет твоему счастливейшему правлению. Он за главного среди собравшихся здесь.

Из купеческих рядов степенно вышел Якуб-бай, приветствовал хана низким поклоном. В правой руке он бережно держал туго свернутый лист пергамента, перевязанный широкой розовой лентой.

– Разве солнце в силах соперничать в сиянии с нашим повелителем, справедливейшим из владык на земле! – негромко заговорил Якуб-бай (Данила знал, каких трудов стоили Якуб-баю эти хвалебные слова в адрес хана!). – Здесь наши письма, о повелитель, и наши общие прошения. Наши и многих хорезмийских купцов, которые осели с выгодным торгом в российских пограничных городах.

Хан резко вскинул густые темные брови, нахмурился. По смуглым, до синевы выбритым щекам промелькнула гримаса неудовольствия, и над тонкими поджатыми губами дернулись, будто у голодной рыси при виде близкой жертвы, длинные отвислые усы. За спиной хана насторожились телохранители…