Книга Обитель милосердия (сборник) - Семён Данилюк

— Могла бы, сожгла, — опустошённо произнесла Маша. — Но это — независимость. Её независимость.

Злым движением она отшвырнула пачки, и они с жалобным шелестом отлетели к стене.

— Уходи, Вадим, — потребовала она. — А я ведь так ждала…

Вадиму захотелось опуститься рядом с ней на колени, сжать любимое лицо, зацеловать её слезы, простить, утешить.

— Машенька! — не владея собой, прохрипел он. — Что ж ты натворила? Ведь тебе-то она этого никогда не простит. Что ж ты всех нас так покалечила?

— Я?! Так это всё я?!

Он быстро, боясь передумать, побежал к двери.

— Ненавижу! — послышалось сзади.

Смутно помнил Вадим, как вышел из гостиницы, как сидел на скамейке в каком-то кипарисовом скверике. Кажется, да, точно, к нему подходили трое пьяных, что-то громко говорили, пожалуй, хотели подраться. Потом переглянулись, отошли. Под утро в своей комнатке он забылся, и хозяйка дважды раздраженно колотила в фанерную стену: жилец кричал во сне.

В двенадцать дня он оделся и прошел на пляж «Жемчужины». Долго стоял, укрывшись за цементным столбом навеса. Мать и дочь были на обычном своем месте: Туточка в закрытом купальнике лежала, уткнувшись лицом в песок и тесно сдвинув ноги, а мать, склонившись и непрестанно поглаживая втянутую в плечи головку, что-то горячо и убежденно говорила.

На выходе с пляжа Вадим послюнявил пропуск и с мстительным удовольствием пришпилил его на лоб вислоусого охранника.

В тот же день, прервав отпуск, он вылетел в часть.

Кончина

После того как сборная Советского Союза по футболу пропустила третий гол от португальцев, старый бухгалтер Киврин, болельщик пронзительного темперамента, но хлипкого здоровья, всхрипнул, завалился в кресле перед телевизором и затих.

— Кажись, скончался, — заметил болевший вместе с Кивриным шурин. Только накануне Киврина едва откачали после очередного сердечного приступа.

Домочадцы забегали, захлопотали. Хватались за пульс, прикладывали зеркало.

— Что делать-то, дядя Вась? — распухшая от слёз дочь склонилась к угрюмому шурину.

— Да чего тут сделаешь? Ничего уже не сделаешь. При такой игре, считай, вылетели… Да, горе-то какое! — Он с ненавистью скосился на экран.

При очевидности диагноза вскрытие не проводилось. Спустя два дня гроб с телом был вынесен из подъезда и погружен в крытый фанерой кузов грузовика. Туда же запрыгнули двое сопровождающих из числа сослуживцев, подогретые деньгами в конверте — от родственников и отгулом — со стороны администрации. Сама администрация в лице генерального директора скорбела тут же, возле персональной «Волги». Родственники и прочие провожающие загрузились в ПАЗик, и траурная процессия отбыла к месту — грустно говорить — последнего пристанища.

В дороге Киврину сделалось душно, и он открыл глаза. Открыл, но ничего не увидел. Кругом были мрак, теснота и полный провал в памяти.

— Ну что, «петушка» на покойничке? — гулко и басовито донеслось сверху. — Ему один чёрт, а нам на крышке масть метать удобней.

Над самым ухом Киврина характерно забулькало.

— Грех это, — ответил голос пожиже.

— Эва чего! Верующий, что ли? — снасмешничал первый.

— Ничего я не верующий, — отчего-то перепугался жидкоголосый. — А, наоборот, кандидат в партию. Бабка, правда, склоняла. Но я не поддался. А всё-таки нельзя, хотя и мёртвый, а человек.

— Человек — это с которым можно в «петушка» сыграть. А тот, на котором играют, — уже не человек, а одна иллюзия, — важно разъяснил басовитый.

Сомнений не оставалось — Киврина везли хоронить. Сердце его зашлось от жути. Он вскрикнул. Жидко вскрикнули и наверху.

— Т-ты слышал?

— Слышал, — подтвердил басовитый. — Я давно слышу. Всё от того, что дешевиком похмеляюсь. Надо на «Столичную» переходить. Оно хоть и дорого, но экономно. Дольше проживу — больше выпью. — Наверху опять интенсивно забулькало.

Был Киврин при жизни любителем розыгрышей. Свойство это не утратил и в гробу. Потому, несколько отойдя от пережитого шока, представил лица родных, когда подойдут они к машине и увидят покойника, играющего в «петушка» на собственном гробу. Он даже хихикнул от предвкушения и решительно постучал в крышку.

— Мужики, покурить найдется? — весело и где-то даже задушевно обратился он.

Наверху установилась пронзительная тишина. Стало слышно, как пульсирует кадык у басовитого.

— Да не пугайтесь. Это ж я, Киврин! Вы только крышку чуток сдвиньте. Дальше уж я сам.

Что-то икнуло и лязгнуло.

— Верую, Господи! — вскрикнул жидкоголосый. Тело его с хрустом перевалилось через борт.

— Да что ж все такие пугливые пошли! Уж и воскреснуть нельзя! — Киврин судорожно заёрзал в гробу, и это, похоже, добило закостеневшего в безверии басовитого.

— Пришли-таки черти, — сообразил он. — Выживу, лечиться пойду! — Он выругался сочным, расписным бисером. Последние, самые жемчужные слова затихли на асфальте. Киврин остался один. Проклиная нестойких в атеизме попутчиков, кое-как сдвинул крышку и совсем было собрался выбраться, тем более что на полу заметил початую пачку «Опала». Но тут машина остановилась, и в неё заглянуло лицо сына.

— Сбежали, сволочи! — ругнулся он. — Говорил я, нельзя алкашам деньги вперёд давать.

— Выпрыгнули, черти, — весело подтвердил Киврин, намереваясь завязать разговор. Но сын уже соскочил.

Киврин тихонько выглянул. Возле машины толпились хорошо знакомые люди, старательно сберегая на лице сострадающее выражение. Веселилась только любимая внучка Леночка да лукаво поблёскивали глазки у соседки с первого этажа, занявшей двадцать рублей до зарплаты.

— Эк как тоскуют! — посочувствовал Киврин.

Он вдруг сообразил, что публичное воскрешение, которое за минуту перед тем казалось весёлым и прикольным, невозможно. Слишком много среди собравшихся «валидольных», вроде него, стариков. Стало быть, надо найти способ поначалу открыться кому-то одному. Тому первому, кто заглянет в кузов.

Сквозь зажмуренные ресницы Киврин заметил, что меж скорбящих произошло движение, подобное движению льдов, раздвигаемых ледоколом. Над кузовом возникла крупная женская голова в перманенте барашком.

— Я — администрация, — объявила голова, обращаясь к кому-то внизу. — Как фамилия покойницы?

— Я — покойник. В смысле — мужчина, — неуверенно поправил Киврин.

— Это теперь без разницы, — администрация спрыгнула. — Чёрт знает, что за день выдался. Мрут прямо наперегонки, будто сговорились, — пожаловалась она. — Совсем из графика выбились — Зыркнула на циферблат крупных часов. Что-то прикинула. Энергично захлопала в ладоши. — До следующего минут двадцать. Попробуем втиснуться.