Книга Обитель милосердия (сборник) - Семён Данилюк

И была в ней та страстная нежность, что лишь угадывалась прежде.

Вадим обхватил ее за талию.

— Я обидела тебя. Но ты ведь не сердишься? — пробормотала Маша, подаваясь навстречу беспорядочным поцелуям.

— Я?! — искренне изумился он.

— Ты не сердись. Ты ведь любишь меня? — Она не дала ему ответить. — Ты должен меня сегодня очень сильно любить. Так, чтоб ничего, совсем ничего. Нет, нет, ты пойми. Это важно.

— Боже, Машенька, что случилось? — в возбуждении ее угадывалось что-то особенное, не относившееся к ним двоим.

— Да обними же меня, — нервно вскрикнула она. — Да! Вот так!

Телефонный звонок отбросил ее. Она подбежала к тумбочке.

— Да?! Нет, набирайте внимательней.

С силой швырнула трубку.

— Номер набирать не научились! — нервно пожаловалась она.

— Может, отключим? — осторожно предложил он.

— Нет, нет. Пусть!

— Тебя что-то тревожит?

— С чего ты взял?

— Но ты вся дрожишь, Машенька.

— Ах, пустое. Это пройдет. И что за мужчины пошли? Всё говорят, говорят. Знаешь, налей шампанского. А лучше коньяку… Ну, хочется. Могу я раз в жизни напиться?

Она опасливо скосилась на телефон, и, словно загипнотизированный, он зазвонил громко и требовательно.

— Да! — Лицо Маши сделалось тревожным. — Да слышу я! Но послушайте: вы опытный человек и должны понимать. Это же… Тут нужен такт. И имейте в виду…

Ее, видно, прервали, и она слушала, подергиваясь лицом.

— Хорошо, позовите.

Стоя сзади, Вадим видел в зеркало, как прикрыла она глаза.

— Маленький мой! Ну что, что?.. Ах, да нет, этого нельзя… Да, я все сказала. Но ты же помнишь? Правда? Да, да! Конечно, я тебя очень люблю. Ну очень! — страстно произнесла она. Положила трубку.

— Это… моя знакомая. — Она съёжилась.

— Ну да, — бесцветно поддакнул Вадим. — Очевидно, Туточка шалит.

Маша вскочила, подошла к оставленной рюмке коньяка и быстро, давясь, выпила. Глаза ее налились слезами. Обхватила голову замершего Вадима, пригнула ее к себе.

— Все, все, Вадичка! Не было никаких звонков. Ты здесь, ты пришел. И я хочу тебя. И ведь ты хочешь. Да? Или я не хороша? Не желанна?

— Ты хороша, жутко как хороша, — подтвердил Вадим.

— Так встряхни же, прижми меня! Заставь, наконец, забыться. Хоть до утра. Господи, хоть до утра!

— Маша! — Он осторожно отстранился. — Ты ее послала?..

— Нет… Ну что, впрочем, такого. Человек попросил провести с ним вечер. Побыть. Вернее, мне надо было. Для тебя же. И вот благодарность… И что за допрос? В чем дело?! Это становится скушным.

— Ты действительно послала свою дочь к этому…?

— Вон! — резанула она. — Убирайся. Я… дура.

Даже не ошарашенный, а совершенно потерянный Вадим раскачивался, потирая пульсирующие виски.

— Может, я что не понял? — пробормотал он. — Машенька, я обидел?

— Уходи, — она тускло сидела в углу. Надежда в нем оборвалась. Он сделал движение подняться.

— Нет, постой! — остановила она. — Презирай, но побудь. Мне нельзя одной.

Она нашла его руку:

— Во сколько, я сказала, её родила? В восемнадцать? Так вот, в семнадцать. Школьницей, по сути. Жутко пошло. Я — королева школы, будущая, несомненно, великая пианистка. А тут он появился: эдакий отважный херувимчик со злыми кулаками. Дуболом, но это после поняла. Всех разогнал. Вся школа была влюблена, и — все разом отступились. А мне нравилось! На другой день после… когда случилось… он рассказал в школе. Подробно, смакуя. И никто!.. Быдло все. А через два года вышла за нынешнего. Упросил. Консерватория, понятно, побоку. Пыталась его сделать, чтоб выбился. Но… недотёпа, в сущности. Говорят, талантливый. А уж десяток лет завлабом за жалкие в общем-то деньги. Какой уж тут талант? Да и то… А, расскажу! Пробовала любовников. Но — пресно всё. А у мужа был друг и начальник. Очень неровно на меня дышал. Ну, я — флиртовала. Так, чуть-чуть. Больше, чтоб мужа подразнить. Я взбалмошная была. Как-то зашёл он, когда мужа не было, и… изнасиловал, словом. Почему-то думал, что я только и жду, а когда увидел, что… да я ещё насмехаться принялась, — стал так избивать. Боже! Кулаками в живот, по лицу. Я смолчала, чтоб муж не узнал. А потом как-то в очередной ссоре с ним — захотелось побольней сделать — рассказала. И по глазам увидела — он всё знал. Должности, шкурёнок, дожидался.

— И Туточка, конечно, в курсе.

— Да. У меня нет от неё тайн. Она ненавидит отчима.

— Ты ненавидишь, она. Что ж живёте?

— Ты прав, жить с мужем-сутенёром как-то не красит. А куда? Это до революции инженер Телегин в ожидании Даши взял да и снял, между прочим, на Васильевском острове скромную пятикомнатную квартирку. А мне с дочкой куда?! Разменяться на две коммуналки? Давиться с соседями на общей закопчённой кухне? И вместо одного быдла, с которым и не живу уж, получить десяток? Я — женщина! Я — не приспособлена. И притом вечное безденежье. Это — унижает! Я ведь до последней точки дошла.

— И ты решила заработать на Туточке?

— Не смей! Я обожаю её! — вскрикнула Маша. — В ней прежняя я, несломленная. Но что впереди? У меня нет денег даже за ее учёбу заплатить. Сюда чтоб поехать, назанимала. А дальше? Секретаршей при слюнявом борове? Хилые романчики? Замужество? Съёмный угол. Ранний ребёнок. Старение. И всё! Но ты ж видишь её. Это королевна! Но королевна без приданого.

Она перехватила его тяжелый взгляд.

— Это мой грех! — вскинулась она. — Не её! Мой! Пусть станет женщиной, но в атмосфере обожания, поклонения. Три-пять раз с опытным, тактичным, восхищённым ею мужчиной. Пусть почувствует силу свою, власть над властными. И тогда станет истинной королевой.

— А заодно и подзаработает, — вырвалось у Вадима. — Не боишься, что втянется?

Она сползла на колени.

— Отмолю! Господи, отмолю.

Вадим с усилием поднялся, не отрываясь от замершей женщины. И хоть понимал, что жесток, но не остановился:

— Кстати, позволь полюбопытствовать: почём нынче независимость? Я, конечно, понимаю, судя по перстню, что много.

— Хочешь знать, сколько стоит моя дочь, моралист хренов? — Маша злым движением отёрла слезы. — Может, тоже прицениваешься? Так не по тебе.

Одним нервным движением, не вставая с колен, она вывернула на кровать содержимое дамской сумочки. Среди бесчисленных, таинственных для Вадима бляшек, помад, флаконов гордой кучкой вывалились пять туго перетянутых банковской упаковкой пачек стодолларовых купюр.

Вадим оторопел: таких денег он никогда не видел и увидеть не ожидал.