Книга Горячий снег - Юрий Бондарев

– Ну вот, слава Богу, что вы пришли, родненькие! -сказала Зоя, улыбаясь с откровенной радостью. - Я очень ждала вас, мальчики.Хотела увидеть живыми. Слава Богу, пришли. Где вы были?

– Недалеко. В гостях у фрицев, Зоечка. Вот слейтенантом немецкие посты проверяли, - ответил Уханов и, стоя с нагнутойголовой, бросил к огню лампы кожаный круглый саквояжик, совсем домашний, сникелированными, заиндевевшими на морозе застежками. - Принимай, братцы,трофеи. Нечаев, расстели брезент! Небось жрать все хотите, как лошади? Нашемуродному старшине - боевой привет. Сидит, видать, коровья морда, в тылугде-нибудь на своем котле и медалями, старый сортир, храбро позвякивает,страдает о нас!

Нечаев засмеялся, а Зоя снизу смотрела на Кузнецова,покусывая губы, теперь уже не улыбаясь, а Рубин, суровея багровым лицом,скашивался исподлобья на Зою, громко сопел.

– Лейтенант, - позвала Зоя, скорее не голосом, аогромными глазами на исхудалом лице, и закивала ему: - Сядьте, пожалуйста, сомной. Мне нужно поговорить с вами. Нет, - покусав губы, поправилась она, - вотвозьмите записку. Это от Давлатяна. Он просил меня вам ее передать. Вечером яне смогла. Невозможно было отойти от раненых. Хорошо, что Рубин мне помогал.Скажите, лейтенант, мы в окружении разве?

Он взял протянутую записку, не ответив на ее вопрос.Спросил:

– Зоя, как он? В сознании?

– То на том свете, то на этом, - мрачно прогудел Рубин.- Вас все звал. Говорит, сказать что-то надо…

Кузнецову известно было о положении лейтенанта Давлатяна,тяжело раненного еще в начале боя, известно было, что он почти обречен; бросиввзгляд не на Рубина, а на Зою, Кузнецов понял, что состояние Давлатянапо-прежнему безнадежно, и осторожно развернул записку, на которой было крупнонакорябано химическим карандашом:

"Лично лейтенанту Кузнецову от лейтенанта Давлатяна.Коля, не оставляй меня здесь раненым. Не забудь про меня. Это моя просьба. Аесли больше не увидимся, в левом кармане комсомольский билет, фотокарточка снадписью и адреса. Мамы и ее. Возьмешь и напишешь. А как - сам знаешь. Толькобез сантиментов. Все! Ничего у меня не вышло. Я - неудачник. Обнимаю тебя.Давлатян".

Зоя встала, морщинка судороги, похожей на улыбку, тронула еегубы.

– Будьте живы, родненькие мальчики. Мне - к раненым. Яи так у вас долго.

– Зоя, - хмуро сказал Кузнецов и, сунув в карманзаписку, шагнул за ней к выходу - Я с вами пойду Проводите меня к Давлатяну.

– Как, славяне, дышите пока? - спросил Уханов. - Паникине наблюдается?

Сержант Нечаев, внимательно проследивший карими, вкрасноватых от усталости жилках глазами за тем, как колыхнулся перед отдернутойплащ-палаткой Зоин полушубочек над ее полными, будто вбитыми в короткие,перепачканные глиной валенки ногами, вдруг лег на спину не то с выдохом, не тосо стоном; весь он потерял прежнюю щеголеватую и броскую яркость, - темнелзаросший подбородок, усики и косые бачки выделялись неаккуратно, - поскребногтями тельник на груди; сказал с шутливым сожалением:

– Эх, жизнь-идейка! Что бы я попросил, кореши, уГоспода Бога, если судьба нам здесь?.. Хотел бы я, товарищ Бог, перед смертьюкакую-нибудь девку до полусознания зацеловать!.. Ничего в Зойке нет, может,глаза и ноги одни, а прижаться на одну ночку бы, братцы, и потом хоть грудью натанк! Смотрю, Кузнецов не теряется. Как, Рубин? Наверно, ты в своей деревнешастал к девкам? Много девок-то перепортил?

– Рас-смотрел, бабник… ничего нет, - передразнил Рубин.- Глазами ты мастак. Зойку-то.. А вот глаза и ноги ее не про тебя. Соображаю,это дело тебя в темечко стукнуло. Бесился после шоколада во флоте-то!

– Нет, Рубин, а мне по роже твоей видно, что ты черезплетни тихой сапой шастал! Здоров ты, бугай! Об шею рельсу сломать можно.

– Ша, славяне! С кем Зойка, не наше дело! - прикрикнулУханов. - Вообще, Нечаев, люблю я тебя, но кончай травить морскую баландунасчет санинструктора. Мне лично осточертело. Смени пластинку! И ты, Рубин,осади коренных! - Уханов с обозначившейся угрозой на лице обождал тишину вземлянке, затем сказал, смягчаясь, добродушно: - Вот так, люблю мир всемействе. Держи, Нечаев, награду за подбитые танки! В бронетранспортере парувзял. Вместе с чемоданчиком. Один дарю!

Уханов снял с ремня большую кобуру с парабеллумом, кинулнебрежно к ногам Нечаева. Нечаев, хмыкнув, не без любопытства отстегнул кнопку,вытянул массивный, воронено отливающий полированным металлом пистолет, взвесилего на ладони.

– Офицерский, сержант? Сильная тяжесть…

Рубин покосился на чужое оружие - личное оружие убитогонемца, который несколько часов назад стрелял по ним, кричал команды на своемязыке, ненавидел, жил, надеялся жить, - проговорил мрачно:

– Солидная штука парабел. А вот не имеем мы праванемецким воевать.

– Начхать! Этого? - мотнул головой Нечаев на саквояжик,который вертел в руках Уханов, трогая застежки. - Офицерский? Его?

– Похоже, его. Без ошибки - чемоданчик со жратвой.Поэтому и взял. Посмотрим. Не гранаты в чемоданчиках возят.

Уханов дернул никелированные застежки на аккуратном, тугонабитом, мирного вида саквояжике, раздвинул края, тряхнул его над брезентом.

Из саквояжа посыпались на брезент пара нового шелковогобелья, бритвенный прибор, колбаса и буханка хлеба в целлофане, пластмассоваямыльница, плоский флакончик одеколона, зубная щетка, два прозрачных пакетика спрезервативами, фляжка в темном шерстяном чехле, дамские часики на цепочке.Потом упали на брезент карты в атласном футляре, на котором почему-то нарисованбыл знак вопроса над берегом голубого озера, где мускулистый мужчина в узкихплавках догонял нагую толстую светловолосую женщину, - от всего этого запахлосладковато и пряно, вроде чужим запахом пудры.

Бросились в глаза эти странные, интимные предметы далекой инепонятной жизни неизвестного убитого немца - следы его недавней жизни,обнаженной и преданной этими вещами после его смерти.

– Зря Зоечка ушла, - сказал Нечаев, разглядывая дамскиечасики на своей ладони. - Разреши ей преподнести подарок, старший сержант? Наее ручке эти часики заиграют. Можно взять?

– Бери, если примет подарок.

– Смотри ты, какое дело с собой возят! - проговорилРубин, засопев, - Гондон даже в запасе.

– А, одни шмотки! - сказал досадливо Уханов и откинулсаквояж в угол землянки. - Не те трофеи. Ладно. Половину жратвы нам, половинуЗое на раненых.

Брезгливым движением руки он отшвырнул в сторону все, кромефляжки, бритвы, колбасы и хлеба в целлофане, потом сорвал целлофан, вынул финкуиз ножен.

– Шелковое, чтоб воши не держались, - сказал Рубин,хозяйственно щупая грубыми пальцами немецкое белье, и широкое лицо егоизобразило ожесточение. - Вот оно как, а!..