Книга Горячий снег - Юрий Бондарев

Прервав доклад жестом руки, узнавая его, этогомрачно-сероглазого, с запекшимися губами, обострившимся на исхудалом лице носомлейтенанта, с оторванными пуговицами на шинели, в бурых пятнах снарядной смазкина полах, с облетевшей эмалью кубиков в петлицах, покрытых слюдой инея,Бессонов проговорил:

– Не надо доклада… Все понимаю. Вас видел на станции.Помню фамилию командира батареи, а вашу забыл…

– Командир первого взвода лейтенант Кузнецов…

– Значит, ваша батарея подбила вот эти танки?

– Да, товарищ генерал. Сегодня мы стреляли по танкам,но у нас оставалось семь снарядов… Танки были подбиты вчера…

Голос его по-уставному силился набрать бесстрастную и ровнуюкрепость; в тоне, во взгляде - сумрачная, немальчишеская серьезность, без тениробости перед генералом, точно мальчик этот, командир взвода, ценой своей жизниперешел через что-то, и теперь это понятое что-то сухо стояло в его глазах,застыв, не проливаясь. И с колючей судорогой в горле от этого голоса, взглядалейтенанта, от этого будто повторенного, схожего выражения на трех грубых,сизо-красных лицах артиллеристов, стоявших между станинами позади своегокомандира взвода, Бессонов хотел спросить, жив ли командир батареи, где он, ктоиз них выносил разведчика и немца, но не спросил, не смог… Ожигающий ветернеистово набрасывался на огневую, загибал воротник, полы полушубка, выдавливализ его воспаленных век слезы, и Бессонов, не вытирая этих благодарных игорьких, ожигающих слез, уже не стесняясь внимания затихших вокруг командиров,тяжело оперся на палочку, повернулся к Божичко. И потом, вручая всем четверымордена Красного Знамени от имени верховной власти, давшей ему великое и опасноеправо командовать и решать судьбы десятков тысяч людей, он насилу выговорил:

– Все, что лично могу… Все, что могу… Спасибо заподбитые танки. Это было главное - выбить у них танки. Это было главное… - И,надевая перчатку, быстро пошел по ходу сообщения в сторону моста.

Еще хмурясь, сжимая коробочку с орденом обмороженнымипальцами, еще пораженный слезами на глазах командующего армией, новым, чего неожидал он от генерала, вчера на станции и затем утром на батарее запомнившегосясвоей пронзительностью внимания, своим скрипучим, холодным голосом, Кузнецовмолчал.

В это время старшина Скорик и лейтенант Дроздовскийпоявились на высоте берега и, оттуда, заметив на позиции орудия начальство,побежали к батарее.

Не достигнув огневых, старшина Скорик сообразительноповернул назад, стал карабкаться по высоте к кухне, а Дроздовский побежал кгруппе командиров, успевшей уже отойти метров сто по берегу, и, стоя передБессоновым навытяжку в наглухо застегнутой, перетянутой портупеей шинели,тонкий, как струна, с перебинтованной шеей, мелово-бледный, четким движениемстроевика бросил руку к виску. Не слышно было, что он докладывал. Но с огневойбыло видно, как генерал обнял его и передал поданную адъютантом такую жекоробочку, какие вручил четверым у орудия и двоим в траншее.

– Всех оделили поровну! - садясь на станину, беззлобнозасмеялся Уханов, но Рубин так многословно, мастерски выругался, что Ухановзаинтересованно прищурился на него. - Ну и завернул, ездовой, похоже накоренника! Это по какой же причине?

– Так, с сердца сошло, сержант! Схватило в груди вот…

– Ну что ж, братцы, - сказал Уханов, - обмоем ордена,как полагается. За то, что наши фрицев жиманули! За то, что черта лысого имвышло! Хрена им! Верно, лейтенант? Как ты? Садись со мной. Рубин, давайкотелок! Ладно, лейтенант… Перемелется - мука будет. Нам приказано жить.

– Мука? - тихо спросил Кузнецов, и лицо его дрогнуло.

– Что-то не так с нашим комбатом, - проговорил Нечаев,пощипывая усики, глядя на бугор. - Идет, вроде слепой…

Генерал и сопровождавшие его командиры удалялись по степи кмосту; а на высоте берега - к обрыву, к ступеням в землянку с ранеными - шелДроздовский, совершенно непохожий на того стройного, прямого, привычноподтянутого комбата; ему, видимо, стоило огромных усилий подбежать к генералу иеще с прежней легкостью кинуть руку к виску, доложить; шел он разбито-вялой,расслабленной походкой, опустив голову, согнув плечи, ни разу не взглянув внаправлении орудия, точно не было вокруг никого.

– После смерти Зои с ним действительно что-то… - сказалУханов. - Ладно. Не будем сейчас вспоминать. А обмывают, братцы, ордена,наверно, вот так.

И он поставил котелок на середину брезента, налил в негонаполовину водки из термоса, раскрыл коробочку с орденом и, вроде кусочексахару, двумя пальцами опустил его на дно котелка, затем последовательнопроделал то же самое с орденами Рубина, Нечаева и Кузнецова.

Все стали пить по очереди. Кузнецов взял котелок последним.Между тем Дроздовский, как пьяный, ослабленно покачиваясь, спустился вниз поступеням, его непривычно согнутой, узкой фигуры не было видно на бугре. Ветердул с русла реки, и тут послышалось Кузнецову: снежной крупой прошуршало сзади,будто по плащ-палатке в глубине ниши, когда положили туда Зою, и в его рукахзадрожал котелок, льдинками зазвенели на дне ордена; продолжая пить, он вопросительнымиглазами оглянулся назад, туда, на белеющий бугорок запорошенной поземкойсанитарной сумки, поперхнулся, подавился, отбросил котелок и встал, пошел оторудия по ходу сообщения, потирая горло.

– Лейтенант, что ты? Куда, лейтенант? - окликнул сзадиУханов.

– Так, ничего… - шепотом ответил он. - Сейчас вернусь.Только вот… пройду по батарее.

Над головой, раскатывая низкий гул, проходили группыштурмовиков, снижаясь за станицей. Они розовато сверкали плоскостями, снизуомытые холодным пожаром восхода, разворачивались по горизонту, пикировали надневидимыми целями, пропарывая утренний воздух сухими очередями. И там, впереди,за крышами пылающей станицы, небо широко и аспидно кипело черным с багровымипроблесками дымом, протянутым к западу, где истаивал в пустоте неба прозрачныйущербленный месяц.