Книга Время бесов - Сергей Шхиян

Удивительно, как странно устроен русский человек. Так же, как и на моей встрече с элитой Троицка в 1856 году в доме его прабабки Екатерины Дмитриевны, почтенный житель Опухтина не проявил интереса к жизни своих предков. Его больше занимали собственные, совершенно несуразные амбиции. Только когда я рассердился и сказал с нескрываемой иронией, что портного Фрола Котомкина на самом деле звали Франческо Котомкини, и был он, ни много, ни мало, сыном венецианского дожа, поселившимся в России по приглашению Александра I, хозяин просиял от восторга:

— Я всегда чувствовал, что принадлежу к подлинной аристократии! А дож, это кто будет по-нашему?

— Великий князь, — совершенно серьезно ответил я. — Даже немного главнее.

Позже я случайно узнал, Эдуард Львович сочинил целую легенду о том, как с падением Венецианской республики в 1797 после захвата ее Австрией любимый сын последнего Венецианского дожа эмигрировал в Россию… ну, и прочие утешительные глупости. Меня же больше, чем родовое величие потомка портного, интересовала судьба его прабабки. Однако тут краевед-историк ничем помочь мне не мог, кроме имени и фамилии Екатерины Дмитриевны, он ничего о ней не знал. Единственно, что мне удалось выяснить, это примерное время рождения его деда. Тут уже утешился я, мы с хозяином никак не могли быть родственниками.

Покончив с предками, историк взялся за политику. Спустя десять минут я понял, почему его жена нас так спешно покинула. Эдуард Львович имел если и не оригинальные, то очень популярные взгляды на отечественное прошлое и настоящее. От принципиального пенсионера досталось всем: и «дерьмократам», и президентам, и местным властям. Его можно было понять, проработав всю жизнь он вправе был рассчитывать на бедную социалистическую старость, а не на нищую капиталистическую. И не его вина, что он всю свою трудовую деятельность сеял не очень разумное, доброе и вечное.

Когда наш разговор перешел от современных политических воров и негодяев к великим основоположникам, я совсем припух. Гимнов Ленину и Сталину от глупых старперов я наслышался предостаточно.

— Если бы Ленин подольше прожил! — сетовал Эдуард Львович. — А какие люди тогда были! Да тот же Илья Ильич Опухтин! Кристальный коммунист, верный ленинец. Они не пожалели своей жизни ради счастья простого народа!

— Эдюша, ты совсем замучил гостя своей политикой, — прервала разглагольствования мужа вернувшаяся после окончания телевизионного сериала хозяйка. — Люди устали, хотят спать, а ты все про свою политику. Посмотри, какая Дашенька бледная!

Старик смутился и послушно замолчал.

— Алексею Григорьевичу интересно послушать о нашем прошлом, Зинуля. Молодые люди такие наивные и так мало знают об истории своей страны.

В этом я был полностью согласен со стариком, но разговор на новую волнующую его тему не поддержал. Тем более, что на Ордынцеву, действительно, жалко было смотреть. Она выглядела, как рыба, вытащенная из воды. Пока хозяйка стелила нам постель, она потеряно сидела за столом, односложно отвечая на ее заботливые вопросы.

Когда мы, наконец, остались вдвоем, Даша набросилась на меня с упреками:

— Ты, почему не предупредил меня, что у вас теперь в домах есть синема! Я чуть не закричала, когда хозяйка включила этот, как его, телевизор!

— В нашем времени есть многое, что тебя удивит, к тому же у меня на рассказы не было времени.

— Это же просто чудо! — не слушая меня, воскликнула она. — Обязательно расскажи, как этот телевизор работает!

— Завтра же с утра и начну, — пообещал я, — а сейчас давай ложиться спать.

Глава 21

Спал я, несмотря на усталость, плохо. Потому и проспал дольше обычного, а когда встал, хозяина дома уже не было, он ушел продавать мой гульден. Даша уже сидела в их спальне и смотрела телевизор. Она была так этим увлечена, что едва кивнула мне головой. Мы сели со старушкой завтракать, и Зинаида Николаевна завела неспешный разговор о своем житье. Рассказывала она не интересно — перескакивала с темы на тему и путано говорила о своих знакомых и местных делах. К моему счастью, нас прервал вернувшийся Эдуард Львович. Выглядел он очень довольным.

— Ну что, продал? — первым делом спросила его жена.

— Ты, знаешь, — ответил старик, глядя почему-то не на нее, а на меня, — продал, но с большим трудом. Ни у кого нет денег. Еле-еле удалось уговорить Егорова.

— За сколько?

— Представляешь, целых пятьсот рублей! — с гордостью ответил историк.

Гульден весил три-четыре грамма, так что только золота в нем было долларов на тридцать-сорок, по самой скромной оценке.

— Надо же, какие деньги! — изумилась Зинаида Ивановна.

— Этого хватит, чтобы вы нас отвезли? — спросил я, не желая играть в детские игры.

Эдуард Львович отвел от меня взгляд и упер его в потолок, ища ответ на труднейший вопрос. Было видно, что ему очень хочется сказать, что денег не хватит, и попросить доплату. Выгадывая время, он начал считать вслух:

— Не знаю, — отвел взгляд историк, — только бензина уйдет сорок литров, — начал считать он.

— Как это сорок, вы что, хотите отвезти нас в Москву? — деланно удивился я.

— Нет, но у нас, знаете ли, такие плохие дороги, что не успеваешь заправляться.

Потом, утвердившись взглядом в потолке, он начал отчетливо бормотать, считая непомерные расходы и убытки.

— Работу пропущу, амортизация машины, ужин, ночлег…

Мне стало стыдно за такую прямолинейную скаредность, тем более, что я перехватил его победно-утвердительный взгляд, посланный жене, который красноречиво говорил о том, что монету он продал выгодно,

— Конечно, я могу повезти и себе в убыток, только это будет зам неловко. Вот если учесть саблю, она тоже чего-нибудь стоит…

— Тогда, пожалуй, не стоит вас беспокоить, я лучше возьму такси, — вмешался я в его внутренний монолог.

— Ну, как же, разве можно, вы наш гость… А, сабля вам, что, очень дорога?

— Очень, — твердо сказал я. — О сабле можете забыть.

— Мне она не нужна, а вот для школьного музея…

— Это память о моем любимом дедушке, — сообщил я, прекращая торг. — Давайте договоримся, я плачу вам эти пятьсот рублей, а вы отвозите меня до места. Если вас не устраивает, то я поищу другие возможности и другого покупателя на гульден.

Старик смутился и тут же сдался:

— Конечно, конечно, я вас отвезу…

— Когда мы сможем выехать?

— Когда угодно, хоть сейчас, я вот только проверю машину…

В чем потомок портного не соврал, это в том, что машина находилась у него в идеальном состоянии. Его двадцатилетний «Москвич» был ухожен, вылизан и завелся с пол-оборота.

Делать нам здесь было больше нечего. Мы с Дашей сердечно распрощались с хозяйкой и сели в машину. Она открыла ворота, и мы выехали на знакомую центральную улицу Троицка. За прошедшие годы город почти не изменился, разве что обветшал. На улице даже не прибавилось фонарных столбов. Правда, в советское время улицы в нем заасфальтировали.