Книга Пять дней - Дуглас Кеннеди

Он прав: вид из моей квартиры никакой (она расположена на первом этаже, окна выходят в переулок за домом). Зато здесь фантастически тихо, разве что иногда в субботу поздно вечером по этому переулку пройдет, шатаясь, какой-нибудь подвыпивший гуляка или шумная компания бражников. А утром, на заре, в окна струится дивный свет. Ну и, конечно, эта квартира стала для меня спасительным прибежищем.

Допив кофе и доев мюсли, я вымыла посуду (посудомоечной машины у меня до сих пор нет), потом со спинки стула у маленького кухонного стола, за которым я обычно ем, сняла свою нейлоновую спортивную куртку. Сегодня утром я подсознательно отслеживаю каждую минуту. Моя важная встреча состоится в половине девятого, от моего дома до места встречи ехать десять минут. А прежде мне нужно принять душ, вымыть голову, надеть свой единственный деловой костюм. На все это уйдет час после того, как я вернусь с пробежки. Значит, выбегать нужно прямо сейчас.

Снова октябрь. Первый четверг октября. Ровно год назад в этот день я собиралась в командировку в Бостон. Теперь…

Теперь я совершаю пробежку.

Схватив ключи, я застегнула молнию на куртке, заперла за собой дверь и выскочила на улицу. Солнце поднималось все выше и выше, в воздухе ощущалась бодрящая осенняя прохлада, город еще спал, вязы на моей улице были убраны в золото. Я свернула направо. Двумя минутами позже я уже была возле порта. Еще один поворот направо, крутой подъем до моста по тротуару, пролегающему вдоль автомобильного пандуса, и вот я уже бегу над заливом Каско, с высоты любуясь открывающейся передо мной панорамой. Потом череда торговых центров. Потом — большой район, где живет скромный средний класс. Потом — набережная, вдоль которой выстроились особняки. Жилища известных в городе адвокатов, финансистов и немногочисленных промышленных магнатов нашего штата. Дома богатых людей, не считающих нужным демонстрировать свое благополучие. Никакой показной пышности. Лишь элегантная сдержанность и вид на океан. За этим маленьким анклавом домов настоящих богачей (коих в Мэне очень мало) находится общественный парк, раскинувшийся вокруг старинного портлендского маяка. Восхитительный зеленый уголок, кусочек бурного моря неподалеку от центра города. Далее мой маршрут пролегает по берегу, потом — по тропинке, ведущей к маяку, к белой башне, чей выразительный силуэт вырисовывается на фоне гневного величия наползающей Атлантики. Я где-то читала, что Генри Уодсворт Лонгфелло, когда жил в Портленде, любил гулять здесь каждый день. В минуты тягостного уныния несколько месяцев назад — когда я только перебралась на новое место жительства, когда меня окутывал мрак, поселившийся в моей душе, словно плохая погода, которую ветер никак не может отогнать в соседний округ, — я невольно задавалась вопросом: не во время ли прогулок возле этого маяка, где я бегаю почти каждый день, Лонгфелло придумал сюжет своей самой известной поэмы — «Эванджелина»? И поскольку «Эванджелина» — это своеобразная легенда об американских Орфее и Эвридике, разлученных влюбленных, ищущих друг друга на континентальных просторах этого некогда Нового Света… в общем, жизнь регулярно подсмеивается надо мной. Даже во время утренней пробежки.

Сегодня утром у маяка мне встретились всего два бегуна, в том числе пожилой мужчина лет семидесяти, мимо которого я неизменно пробегаю каждое утро. На вид он просто здоровяк, в отличной спортивной форме, кожа на лице натянута, как струны рояля. Одет всегда в серые тренировочные штаны и спортивную фуфайку с эмблемой Гарвардского университета. Пробегая мимо меня сегодня, он, как обычно, махнул мне рукой (я на это его приветствие всегда отвечаю улыбкой). Я понятия не имею, кто этот человек. И не делала попытки это выяснить. Он, в свою очередь, тоже никогда не пытался познакомиться и узнать что-то обо мне. Я чувствую, что он, как и я, предпочитает не сближаться. Но мне нравится, что каждое утро я на несколько секунд пересекаюсь с этим человеком и обмениваюсь с ним молчаливым приветствием, хотя не знаю о нем абсолютно ничего. И он тоже обо мне ничего не знает. Мы с ним просто прохожие, ничего не ведающие друг о друге. Нам неизвестно, какие у каждого из нас проблемы, есть ли у нас кто-то или мы одиноки, как каждый из нас намерен провести новый день, считаем ли мы, что жизнь справедлива или несправедлива к нам в данный момент.

Или, в моем случае, что через полтора часа я должна быть в офисе адвоката, чтобы подписать юридическое соглашение, которое официально положит конец моему браку.

Юридическое соглашение, которое официально положит конец моему браку.

Да, официально. Этот документ составили два адвоката, и, как только он будет подписан обеими сторонами, соглашение обретет законную силу. Будет решен и вопрос о разделе имущества, по которому мы не могли договориться. Но слово «соглашение» подразумевает относительно миролюбивое расставание. К сожалению, расстались мы отнюдь не друзьями: Дэн до сих пор, по прошествии многих месяцев, не может смириться с тем, что я решилась на развод, ушла от него, потому что была несчастна в браке и считала, что у наших с ним отношений больше нет будущего, что они умерли. Как он выразился, в очередной раз умоляя меня предоставить ему второй шанс: «Если б ты бросила меня ради кого-то, это я еще мог бы понять. Но уйти от меня просто потому, что ты хочешь уйти…»

Он так и не узнал, что я собиралась уйти от него к другому мужчине, что я была в отчаянии от того, что эти планы внезапно рухнули. И он даже не заметил перемены в моем эмоциональном состоянии… таков уж был наш брак. И первые месяцы после Бостона я продолжала жить с ним в одном в доме — главным образом потому, что носила в себе губительную печаль. Делала вид, что все нормально, а сама пыталась совладать с острой болью утраты.

Мои дети, напротив, сразу заметили, что я чем-то сильно огорчена. Утром того дня, когда я вернулась домой в предрассветный час, чтобы проводить на работу Дэна — и расплакалась, осознав, что я не должна быть здесь, с этим человеком, — три часа спустя появилась Салли и увидела меня на крыльце. Я спала, сидя на садовом стуле. Сидела, смотрела на бескрайнюю ширь неба — и заснула.

— Мама, мама? — затрясла меня дочь.

Окоченевшая, я открыла глаза и почувствовала, что мне нездоровится. Салли спросила, почему я сижу на холоде, а я в ответ лишь уткнулась головой ей в плечо и сказала, что люблю ее. В другой ситуации Салли, как и многие подростки, пришла бы в ужас от такого проявления родительских чувств, тем более что я, обнимая ее, изо всех сил старалась сохранить самообладание. Но вместо того, чтобы выказать пренебрежение, присущее всем шестнадцатилетним, она тоже обняла меня и спросила:

— Ты хорошо себя чувствуешь?

— Стараюсь.

— Что случилось?

— Ничего, все в порядке.

— Тогда почему ты торчишь тут на холоде?

— Этим вопросом я задаюсь уже много лет.

Салли отстранилась от меня, пристально посмотрела на мое лицо и, наконец, спросила:

— Ты уйдешь от него?

— Я этого не сказала.

— Но я же не дура. Уйдешь?