Книга Шипы и розы - Лана Каминская

– Почему-то меня снова беспокоит твоя актриска... Как увидел её в Аскоте, так меня не покидает чувство, что с ней что-то не так.

Андервуд фыркнул.

– В который раз говорю тебе: она просто глупая баба, которой бог дал неземную красоту. Она податлива, и из неё можно лепить всё, что душе угодно. Она никогда не перечит, не задаёт вопросов. Всё, что её интересует, это шляпки и болтовня. Правда, она ещё хорошо запоминает тексты и умеет красиво и убедительно говорить на публике, чем я охотно и пользуюсь.

– И ты не ревнуешь её? Не боишься, что она может закрутить роман с кем-то из тех, в чей карман ты запускаешь руку?

– Ревную? Чтобы ревновать, надо любить, а ты меня с кем-то путаешь.

– Ну, человеку свойственно испытывать сильную любовь даже к вещам. Вот, например, когда моя собака начинает вилять хвостом перед моей дочерью, мне становится не по себе. И вроде дочь – не чужой человек, и собака – не возлюбленная, но она же моя. Так какого чёрта она смотрит ласково на другого человека?

– Ты подменяешь понятия. Если бы Малеста вела себя по-другому, сухо и чопорно, то на кой она мне была бы нужна? 

– Это я понимаю, но твоей рациональной выдержке не перестаю удивляться. Будь у меня такая красивая жена, я бы её никому не показывал, даже сыну. И плевать на выгоду. Но у меня ни красотки, ни сына...

– Так забирай моего, – веселился Джейкоб.

– При одном условии.

– Слушаю.

– Если он пообещает уважать Кэтрин и не будет заглядываться на красивых женщин.

– Все мы не без грехов, Фредди...

– И это верно. Но пойми и ты меня. Сейчас я, прежде всего, отец, а не деляга.

– Давно ли ты им стал? – пробурчал себе под нос Джейкоб, а вслух ответил: – Молодость проходит быстро. Год-два – Тим охладеет к тем глупым, молодым девицам, с которыми сейчас проводит время.

– Ты меня невнимательно слушал. Глупые девки из Сохо меня не волнуют. За ними бегают только прыщавые студенты. Меня волнуют женщины. Прежде всего, красивые женщины. Прежде всего, твоя жена. Я бы очень не хотел, чтобы, будучи женатым на Кэтти, твой сын смотрел голодным взглядом в её сторону.

День был явно полон открытий, и Джейкобу резко захотелось выпить. Но на круглом столике, стоявшем на дорогом персидском ковре, лежали только сигары и не было никакой выпивки.

– Ты поумерь свою фантазию. Тим не ладит с Малестой.

– Я просто озвучил своё пожелание. Многим уважаемым людям в Аскоте их беседа, случившаяся незадолго до той самой драки, показалась слишком нежной.

– И кто же эти люди? Старые сплетницы миссис Траммервуд и миссис Стрипс? Они часто делают из мухи слона.

– Одинокие и пожилые дамы крайне наблюдательны.

– И всё же эти сплетни за грань сплетен не перейдут. Тим и Малеста – это как кошка и собака. На людях, может, и не начнут лаяться, но если останутся наедине...

– Я видел их наедине. И они не лаялись.

Джейкоб нахмурился.

– Когда же ты всё успел?

– Буквально за пару минут до того, как твой сын получил в глаз от моего племянника. Драка, кстати, началась из-за слов, которые ляпнула Кэтрин. Взбалмошная, она заявила, что у твоего сына роман с твоей женой. А узнала она это от Генри. Как думаешь, от кого мог узнать сам Генри? – И Фредерик Пикли вызывающе посмотрел на друга. – Впрочем, тебе должно быть всё равно, у тебя же нет никаких чувств к этой женщине...

***

Когда экипаж Джейкоба Андервуда загромыхал по усыпанной мелким камешком дороге, за домом Фредерика Пикли, в том самом месте, где заканчивался сад и начинался выход на террасу, а оттуда – в кабинет хозяина особняка, зашевелился лавровый куст. Вроде ничего странного, да только день стоял безветренный. А ещё с куста на землю почему-то опадали не листья, а различные предметы. Такие, как запонка, носовой платок и очки. Ставший невольным свидетелем такого чуда садовник, продолжавший тягать тачку от одного куста барбариса к другому, пару раз моргнул и перекрестился. Но дальше стало хуже. Потому что не прошло и минуты, как поодаль зашевелился второй куст и заговорил женским голосом.

– Я ничего не поняла. Папенька благословит наш с тобой брак или нет? Я не хочу быть женой этого Андервуда. Ты говорил, он бабник, да и симпатичным его не назовёшь.

– Кажется, мне срочно надо в Девонсайд...

– Что? Генри, как ты можешь?! Я хочу обсудить с тобой наше будущее, а ты рвёшься в Девонсайд? Неужели тоже втрескался в ту болонку?

– Милая Кэтти, кажется я прозрел...

– Но на твои очки залез червяк! Срочно подними их с земли.

Куст зашевелился, и из него вывалился Генри, весь в листве и гусеницах.

– Ты никуда не поедешь! – Голосом Кэтрин говорил второй куст.

– Тим – мой друг, Кэтти. А я, кажется, не так давно ляпнул лишнего. Я должен извиниться и рассказать ему всё, что услышал.

– Зачем? Мой отец и мистер Андервуд просто обсуждали какие-то дела.

– После этого обсуждения у меня на сердце остался неприятный осадок. Ещё и идиотом меня назвали.

– Не бери в голову. Кем бы ты ни был, я всё равно тебя люблю.

– И будешь любить, что бы я ни сделал?

– Да, мой дорогой.

– Тогда я точно поеду в Девонсайд, – уверенно произнёс Генри и нацепил на нос поднятые с земли очки. Червяк упал на ботинок и замер там.

***

Пятница стремительно перетекала в субботу, а весточки от мистера Лудлоу так и не было. Просидевший все дни у себя в квартире Тим мучился от безделья. Вначале он подолгу ходил из угла в угол, потом вытащил из книжного шкафа две толстенные книги, но ни одна не пошла. Тогда Тим взялся за Шекспира. Но пьесу пришлось закрыть на первом же диалоге. В образе роскошной и сильной королевы, выпивающей отравленное вино, перед Тимом предстала Малеста. Её золотые волосы, светлая кожа и голубые глаза не выходили из головы. Хотелось повернуть время вспять и заново оказаться в тесной клетушке Бетси в Золотых Буках, на чае у шляпницы или даже в Аскоте, в таком укромном местечке, куда никто не заглядывает. Малеста преследовала Тима повсюду, но стоило ему сделать шаг, как видение исчезало, он приходил в себя, проводил рукой по вспотевшему лбу, подливал себе виски, делал глоток и снова закрывал глаза.

Такое с Тимом творилось впервые. Впервые он заперся у себя в квартире в Лондоне и тихо ждал, медленно сходя с ума. Сердце непонятно ныло, а голова болела вначале от того, что не спалось, а потом от того, что, обессилев, проспал целых пятнадцать часов. Есть не хотелось. Ничего не хотелось – даже просто выходить на улицу. А ведь раньше он бы уже давно появился и в «Сорняках», и у мадам Лека... Теперь туда не только не тянуло, а даже думалось о тех местах с неприятной тошнотой.

Что случилось? Почему здесь, в Лондоне, шумном и ярком городе, полном соблазнов и милых для тела и сердца утех, мысли были лишь о тихом Девонсайде, о пресных геранях в горшках и мистере Хиггинсе, который, что бы ни говорил, всё-таки совсем не разбирается в моде? Почему так хотелось сбежать обратно на болота и в розовый сад, где птицы начинают щебетать с четырёх утра, а усач Джонатан подаёт завтрак, обед и ужин в одно и то же время и с точностью до секунды?