Книга Узаконенная жестокость. Правда о средневековой войне - Шон Макглинн

Прозвучал призыв к войне на полное истребление, в котором не осталось места для жалости к раненым и даже женщинам, поскольку последние могли родить новых врагов-англичан. Относительно данного абзаца Мэтью Стрикленд замечает: «Невозможно представить, чтобы такие слова исходили от придворного англо-французского поэта, восхвалявшего рыцарские добродетели своего патрона». Однако английские солдаты тоже не отличались особой деликатностью, и неудивительно, что при Флоддене они обменялись с шотландцами «любезностями». Согласно описанию одного из современников, многих «побежденных шотландцев можно и нужно было забрать в плен, но англичане оказались настолько мстительными и жестокими, что, когда одержали верх, не стали их щадить, несмотря на то, что шотландцы предлагали за свое освобождение огромные деньги». Жестокость приобретала такие масштабы, что иногда даже деньги не могли ничего сделать.

Предполагалось, что антишотландские настроения у англичан, описывающих события XII века, провоцировались отвращением к «способу» ведения войны шотландцами, который воспринимался как набег с целью обзавестись большим количеством рабов. Это лишь частичное объяснение. Более очевидно то, что этническая ненависть с обеих сторон генерировалась преимущественно войной. Эта ненависть являлась формой агрессивной, еще только зарождающейся национальной идентификации. Как я уже отмечал, эффект, оказываемый войнами на националистические чувства, хорошо задокументирован. Подобные чувства в Англии в XII веке подпитывались частыми войнами на «кельтской окраине». Некоторые медиевисты высказали свои точки зрения по поводу патриотизма, демонстрируемого в трудах Вильгельма Мальмсберийского и Генриха Хантингдонского. Староанглийское название Уэльса — Wealhas — означает «иностранцы». В противовес мнению некоторых современных историков, последователей геллнеровской школы национализма, можно утверждать, что процесс формирования нации в средневековой Англии, а позднее и во Франции, происходил очень бурно, поскольку мощный толчок ему давали обе стороны (в частности, англофранцузские войны). Именно процесс формирования наций и придал Столетней войне столь бескомпромиссный и жестокий оттенок.

Тактика и стратегия шотландцев во многом диктовались необходимостью. Их аристократия, а следовательно, и высшие армейские чины, были, скорее, похожи, нежели отличались от своих английских «коллег», кроме того, существовали тесные придворные связи. Любые культурные пробелы в XII веке быстро устранялись. Шотландские походы состояли не только из резни, грабежей и угонов в рабство, они — особенно в пограничных регионах — включали в себя также и осады: настойчивость и упорство Давида под Уарком, в конце концов, оправдались, когда измученный голодом гарнизон сложил оружие в конце 1138 года. Однако разорение являлось, конечно, главной задачей и, как показывает первый Даремский договор со Стефаном, согласно которому Карлайл и Донкастер перешли к Давиду, еще одним средством завоевания крепостей. Характерный для Давида принцип отказа от сражений, когда он в спешке отступал, едва заслышав о приближении английского войска, являлся вполне обоснованной, практической реакцией на лучшие доспехи, обученность и оснащение англичан. Его собственная пехота, легко вооруженная и плохо дисциплинированная, не могла сравниться с английской, что и было продемонстрировано в битве Штандартов. Но чем глубже шотландцы проникали на территорию Англии, тем меньшее значение приобретали осады. Многие замки попросту обходились стороной, поскольку шотландцы намеревались лишь разорить окрестности и оказать давление на противника в надежде добиться каких-нибудь территориальных уступок. В этом смысле боевой поход превращался в разбойничий набег, предпринимаемый для быстрого прохождения по территории врага, ее разорения и возвращения с богатой добычей обратно. Жилища, имущество и жизни мирного населения являлись не сопутствующими потерями, а целью таких походов.

Как же получилось, что король Давид, стремящийся прослыть благородным рыцарем и считавшийся в глазах Вильгельма Мальмсберийского «цивилизованным», допускал, чтобы его войска совершали такие жуткие деяния и проявляли такую жестокость? Как мы уже не раз убеждались, даже самые известные и признанные носители рыцарских регалий, не колеблясь, совершали акты кровавой резни, если это диктовалось военной необходимостью. Давид в этом смысле не был исключением. Часть проблемы, как всегда, имела под собой чисто финансовую подоплеку. Шотландия, подобно Уэльсу и Ирландии, была в экономическом смысле развита гораздо хуже, чем Англия. Простые шотландские воины редко получали плату и, следовательно, серьезно рассчитывали на добычу во время своих набегов. Они забирали все, что имело хоть какую-то ценность и могло быть вывезено. И при повсеместной бедности, свирепствующей на «кельтской окраине», всегда находились люди, готовые присоединиться к походу ради будущей добычи. Как и в случае с валлийцами, «это были люди, которые жили войной и ради войны, для которых равенство между миром и процветанием было абсолютно противоположным истине». Если бы Давид не предоставлял этим людям полную свободу буйствовать и грабить, то тогда его войско оказалось бы гораздо малочисленнее и слабее, поскольку у него не имелось средств для того, чтобы платить своим воинам жалованье.

О добыче беспокоились все воины без исключения, в том числе и самые знатные рыцари. Для основной же пешей части шотландского войска она была целью первостепенной важности. И Генрих Хантингдонский, и автор «Деяний Стефана» утверждают, что король Давид специально приказал своим солдатам вести войну самым жестоким способом. Такое утверждение одинаково трудно и подтвердить, и опровергнуть. Так или иначе, Давид четко представлял себе шотландский «стиль» войны и, естественно, рассчитывал на него, чтобы добиться намеченных целей. Король, возможно, и сожалел о крайностях, творимых собственными воинами на неприятельской территории, однако, скорее всего, это могло служить для него удобной отговоркой — якобы он был не в силах сдержать свое разнузданное войско. Поэтому лучшим выходом для неприятеля, чтобы остановить эти безобразия, было вступить в переговоры и пойти на кое-какие уступки. Это обычная уловка, к которой во все времена прибегали воюющие стороны. Давиду для ведения войны как раз и требовались воины, склонные к зверствам, резне и одобряющие рабство. Кейт Стрингер отмечает: «Их тактика террора проводилась в масштабах, сравнимых разве что с Великим Разорением Севера войском Вильгельма Завоевателя в 1069–1070 гг., и имела под собой четкую цель деморализовать Стефана и его северных сторонников, чтобы вынудить их принять шотландские завоевания или хотя бы заключить перемирие, которое в той или иной степени соответствовало устремлениям Давида».

Примерно то же самое происходило и на войне 1173–1174 гг., когда, согласно хронике Жордана Фантосма, шотландский король Вильгельм I призвал своих воинов к повсеместному разорению, чтобы «не оставили ни одного дома, ни церкви» и «убивали всех». Кое-какие усилия были предприняты по сдерживанию зверств в эпоху войн короля Эдуарда I Английского спустя целое столетие, однако едва ли их можно назвать менее жестокими. Все осталось на том же уровне и в XVI веке, во время той же Флодденской битвы.

Здесь мы ограничились сообщениями англичан о зверствах шотландцев на их территории. Отсюда возникает довольно односторонняя картина, на которой единственными преступниками выступают шотландцы. На самом деле это, естественно, не так. Данная книга призвана, в том числе, дать понять читателю, что на протяжении всей эпохи Средневековья едва ли нашелся хоть один военачальник, который не совершил бы того, что в наши дни считается военным преступлением; другое дело, что жестокость порождает жестокость. Будьте уверены: англичане с лихвой вернули «должок» шотландцам и совершили свою долю зверств во время бесконечных англо-шотландских войн. Стоит напомнить о письме Джона Балиола, короля Шотландии, адресованного в 1296 году Эдуарду I, в котором первый в жестких тонах отказывается от феодальной верности последнему: