Книга Узаконенная жестокость. Правда о средневековой войне - Шон Макглинн

Когда по окончании Первой мировой войны, унесшей жизни более восьми миллионов человек, было, наконец, заключено перемирие, поэт сэр Генри Ньюболт с пафосом призывал своих читателей вспомнить «о победоносном рыцарстве». Миф о подлинном рыцарстве все еще продолжал жить в сердцах людей. Обаяние чосеровского «идеального благородного рыцаря» было и остается для многих непреложной истиной благодаря образу могучего воина, преданного идеалам храбрости, чести, верности и самопожертвования, — воина, который служит не только своему господину или даме сердца, но также играет роль защитника слабых, пожилых, юных и беззащитных. То, что Джефри Чосер мог так описывать своего современника-рыцаря, настраивает военных историков на довольно скептический лад, ведь «добродушный и благородный» рыцарь едва ли мог быть чем-то полезен на поле брани. Чосер творил во второй половине XIV столетия, во времена, когда Англия с головой окунулась в ужасы Столетней войны, и во многих уголках страны одно за другим вспыхивали крестьянские восстания. Поэт, имевший связи среди дворян и много путешествовавший по Европе, не мог не знать об этом. Его «идеальный и благородный рыцарь» был выдуманным, несуществующим образчиком рыцарства, который формировался под воздействием ужасов, бесконечных войн и общественных волнений.

Сам Чосер являлся продолжателем традиции средневековых писателей, стремившихся по возможности смягчить жестокие «крайности» войны, взывая к благородным чувствам рыцарей. Этот литературный жанр — предмет исследования Ричарда У. Кьюпера; в книге «Рыцарство и жестокость в средневековой Европе» (1999) автор анализирует попытки средневековых писателей изменить взгляд на рыцарство, призывая к его истинным ценностям. В то же время другие писатели молчаливо принимали (иначе говоря, поощряли) избиение и резню мирного населения, поскольку считали это наиболее действенным способом достижения победы над врагом. Они даже оправдывали такие меры как вполне согласующиеся с рыцарскими ценностями. Прагматики сохранили свое господство над идеалистами. В этой книге исследуются значение и последствия ведения военных действий для мирного населения и объясняется основная причина — военная необходимость, — которая служила фоном совершаемых зверств.

Изучением средневековых войн я начал заниматься более двадцати лет назад, когда ревизионистская школа военных историков опубликовала результаты своих важных исследований. В настоящее время лишь немногие верят, что войны в эпоху Средневековья велись непрофессионально и носили бессистемный, случайный характер. Однако зверства до сих пор часто рассматриваются как вполне естественные выплески — своего рода отрыжка того жестокого времени. Явная ущербность самого понятия рыцарства и суровая реальность средневековой войны стали предметом исследования таких медиевистов, как Джон Джиллинджем, Мэтью Стрикленд и Кристофер Оллманд. Эта научная школа пользуется заслуженным признанием в академических кругах, и я время от времени обращался к их работам, проводя собственные изыскания. Однако сама природа этих исследований волей-неволей подразумевала ограниченность временными и территориальными рамками, и соответствующая читательская аудитория также предполагалась довольно узкой, в основном, состоящей из тех же историков. (Здесь особенно заслуживает упоминания выдающаяся книга Мэтью Стрикленда «Война и рыцарство: ведение и ощущение войны в Англии и Нормандии, 1066–1217» / War and Chivalry: The Conduct and Perception of War in England and Normandy, 1066–1217 (Cambridge University Press, 1996). Я же поставил перед собой задачу написать полновесную книгу для широкой публики, выйдя за рамки университетской аудитории.

В своей книге я стремлюсь представить результаты недавних исследований, в том числе и моих собственных, в более доступной форме, чтобы значительно расширить круг читателей и ясно показать, что жестокость и насилие в эпоху средневековья являлись не просто результатом изуверства со стороны необузданной солдатни, обуянной неуемной жаждой крови, или не только следствием гнусных приказов рыцарей-отщепенцев, чье поведение не свойственно основной массе благородного воинства. Эти проявления крайней жестокости я подробно объясняю в рамках сиюминутного и общевоенного контекста. По географическому и хронологическому размаху — с охватом всей эпохи Средневековья и крестовых походов на Ближний Восток — я считаю свой труд первым в ряду книг, посвященных такой важной теме.

Свирепость и бесчеловечность средневековой войны общепризнаны и общеизвестны; и все же наряду с таким осознанием в головах людей еще теплится, продолжает жить идея рыцарства как важной и влиятельной силы средневековых конфликтов. В книге я показываю, что подобные представления не отражают реальность того далекого времени. Что касается практического аспекта войны, то рыцарству и без того уделяется чересчур много внимания, а ведь фактически оно представляло собой небольшую, порой едва различимую грань эпохи. Малькольм Уэйл в своем труде «Война и рыцарство: война и аристократическая культура в Англии, Франции и Бургундии в конце средних веков» / War and Chivalry: Warfare and Aristocratic Culture in England, France and Burgundy at the End of the Middle Ages (1981) утверждает, что рыцарство для знати оставалось (с чем я, за некоторыми исключениями, поспорил бы) действенной военной силой на протяжении всего периода Средневековья. Но для мирного населения оно было, как я рассчитываю показать, неуместным. Рыцарство являлось своего рода культом и кодексом для весьма малочисленной элиты общества, оно не предназначалось для масс, вовлеченных в процесс войны, будь то обычные солдаты или мирное население.

Кроме того, в книге уделяется внимание не столько рыцарству, сколько методам ведения войны, суровой реальности военного времени и участи гражданского населения. Главы, в которых описываются факты зверств, содержат вступления с краткими пояснениями о главных, ключевых операциях того или иного конфликта — битвах, осадах или походах — и об их роли в рамках общей военной стратегии противников. Так, с моей точки зрения, можно уяснить подоплеку актов насилия в свете доминирующей военной необходимости.

Не менее важно и то, что зверства, описанные средневековыми хронистами, не являлись просто выплесками монашеских гиперболизаций, замешанных на религиозном символизме. Скорее (несмотря на несомненные преувеличения при описании многих эпизодов), они отражают суровую реальность и брутальность средневековых методов ведения войны, которым следовали виднейшие представители «благородного» рыцарства. Ради достижения своих целей они могли пойти на любые меры, сколько бы при этом крови ни пролилось.