Книга Казаки на Кавказском фронте. 1914-1917 - Федор Елисеев

Защелкали разрывные пули, дававшие синеватые вспышки в наступавших сумерках.

Сотни были взяты в работу с трех сторон. От щелканья разрывных пуль, трескотни пулеметов, разрывов снарядов ничего не было слышно. Сотни несли крупные потери. Но лихих таманцев и кавказцев уже ничего не могло остановить. С доблестными командирами впереди они дорвались до турок и с лихвой возместили им свои потери. Аик был взят. В то же время бригада совместно с пластунами ликвидировала скопившуюся на правом фланге атаковавших сотен сильную угрозу в виде появившейся новой турецкой пехоты.

В полной уже темноте все было кончено. Казаки еще раз поддержали свою старую славу…»

Есаул Ширай жил в Виши и часто виделся со мной. Потом выступал в Париже, в группе джигитов. Я с ним говорил по этому поводу. «Писано для красоты», — ответил он. Он умер во Франции.

Теперь же продолжу — «как это было на самом деле».

От кавказцев выступили 2-я сотня есаула Пучкова и б-я есаула Флейшера, а от таманцев — 1-я сотня сотника Василия Демяника и 3-я подъесаула Каменского (в 1918 году в Корниловском конном полку он был войсковым старшиной).

Оба штаба полка стояли на берегу обрыва и молча созерцали тихое, слегка ленивое вытягивание в колонну по одному своих сотен.

Хорунжий Абашкин шел в голове 1-го взвода 1-й сотни. Его гнедая вылощенная кобылица-полукровка, как и его очень чистый и свежий костюм штабного офицера, ярко выделялись среди линии казаков в замусоленных гимнастерках и черкесках и вытертых папахах. И на всем фоне будничного боевого строя сотен, уже два месяца кочующих под открытым небом, живущих в пыли, в грязи, в дождь и слякоть, глядя с обрыва на празднично-блестящий вид своего друга хорунжего Абашкина, я подумал: «Ну отчего он не надел другого костюма? Всякий турецкий солдат при столкновении явно будет стрелять первым делом в Абашкина».

Он шел спокойным шагом своей кобылицы благородных кровей и, глянув в нашу сторону, дружески и незаметно для других движением руки дал мне понять, как он счастлив, что наконец-то находится в строю и уже сейчас идет в атаку…

Атака

Две головные сотни кавказцев широкой рысью «в один конь», словно на учении, длинной лентой в 250 коней обогнали таманцев и прошли вперед, чтобы занять свой участок. Издали, сверху, казалось, что эти сотни кавказцев пересекают долину для того, чтобы стать скрыто на противоположной ее стороне. Все это видно туркам как на ладони. И когда все четыре головные сотни кавказцев и таманцев повернули фронтом против турок и перешли сразу же в широкую рысь, а потом — в намет, а следующие четыре сотни второго эшелона наметом выбросились из ущелья, по казакам турки сразу же открыли ружейный огонь, потом затрещали пулеметы, затем забухали пушки… От таманских головных сотен широким наметом выскочили вперед человек 20 дозорных. За головными сотнями, пересекая расстояние по диагонали, неслись две сотни кавказцев во главе со своим командиром Мистуловым и, достигнув полкового участка атаки, на широком намете развернулись в двухшереножный разомкнутый строй. Две сотни таманцев второго эшелона, выскочив из ущелья вслед за кавказцами и повернув направо, образовали общий фронт в-500 шашек. 2-й эшелон таманцев возглавил маститый 50-летний есаул Братухин.

За вторым эшелоном густой массой выскочил из ущелья общий резерв в четыре сотни под общим командованием генерала Колесникова и, построившись в двухшереножный развернутый строй, шел за своими передними эшелонами. Полковник Кравченко командовал резервом своего полка, а кавказским — есаул Калугин.

Вот тут-то все и началось…

Два полка казачьей конницы в 1500 шашек неожиданно и без единого выстрела, почти в мгновение ока, появились перед турецкими позициями и понеслись на них в атаку. Это не застало турок врасплох. Ураганный ружейный, пулеметный и артиллерийский огонь они открыли немедленно со всех мест и гнезд их позиций. Артиллерийского огня от турок мы не ждали, так как думали, что если наша артиллерия не могла продвигаться по горам, то и турки свою артиллерию отправили глубоко в тыл. Кроме того, их артиллерия открыла по нам огонь во фланг, с юга, с вершин, отделявших ее от нас глубоким ущельем.

От этого смешанного огня турок все мигом заклокотало, словно сало, брошенное на раскаленную сковородку…

Солнце было на последней точке своего дневного пути, ровно против казаков, смотрело им прямо в лицо, ослепляло глаза своими яркими лучами, и казалось, вот-вот закатится, чтобы от горя не видеть несчастную атаку казачьих конных полков и не видеть гибели многих казаков…

Мистулов молча, нервно шел шагов на двадцать впереди своего эшелона, направив все свое внимание, все свое существо вперед, только вперед. Изредка бросая взгляд в стороны и назад, думаю, он изучал реальное и психологическое состояние несущихся в атаку эшелонов.

Он что-то шептал. И я не думаю, чтобы он шептал священные слова из Корана перед смертельной схваткой с врагом… Он, безусловно, шептал слова проклятия тем, кто бросил полки в безумную атаку.

Пишущий эти строки скакал рядом с ним и левее его шагов на пять, чтобы вовремя схватить могущие быть короткие лаконичные распоряжения.

Было совсем не страшно, скорее интересно, так как это была первая атака всей нашей бригады вместе, полностью сохранившихся полков в своей боевой мощи; конная атака «по уставу» и во главе со своими старшими начальниками, храбрыми командирами. Я все время бросал взгляды во все стороны, чтобы убедиться в правильности сохранения сотнями «строя для атаки», как и для того, чтобы знать — какой полк смелее идет в столь тяжелую атаку.

Было не страшно еще и потому, что я скакал рядом с храбрейшим воином, коим являлся наш командир полка. Его высокая статная фигура благороднейшего горца Кавказа, его прыткий, как лань, кабардинец говорили мне, что такой воин не может быть убит. Мне казалось, что, если пуля врага перебьет ногу такой лошади, она все равно так же прытко будет скакать, как скачет вот сейчас на всех четырех ногах… Мне казалось, что, если Мистулов будет ранен, он все равно дойдет до окопов противника. И мне казалось, что он упадет с коня лишь тогда, когда пуля пробьет его голову…

Кентавр…

Головные дозоры таманцев, человек двадцать, почувствовав жесточайший турецкий огонь и желая как можно скорее пройти его, перешли в полный карьер своих лошадей и, извиваясь по каменистой местности мимо многочисленных валунов, уверенно, дерзко-храбро неслись вперед, на подъем, к туркам, к Славе и… гибели.

Так, думаю, решительно и смело неслись их предки, храбрые запорожцы, в погоне за татарами в причерноморских степях, для того чтобы убить лихого татарина или захватить его живым в плен.

За ними в полном порядке неслись головные их сотни туда, где неумолимая судьба равняет всех…

Головные сотни кавказцев шли ровно, смело, но без дозоров по линии фронта, чуть ниже их.

На таманском участке турецкий огонь «заскворчал» с такой силой, что сотни, видимо, уже без слов команды, с особенной яростью устремились карьером вперед, и при ярком закате солнца был ясно виден блеск казачьих шашек, как показатель того, что они доходили уже до шашечного удара.