Книга Дворянские гнезда - Нина Молева

Отец заботился об общем культурном развитии сына. И то, что Михаил, занимаясь в пятой Петербургской гимназии и Ришельевской гимназии Одессы, начинает увлекаться естествознанием, и особенно историей, латинскими классиками, кажется ему совершенно естественным. Высшим счастьем для родителей было поступление сына на юридический факультет Петербургского университета. Но помогать ему материально они больше не могли.

Все студенческие годы Врубеля связаны с постоянным репетиторством. Еженедельное посещение петербургской Итальянской оперы, первая поездка в Париж и Швейцарию тоже стали возможными благодаря многочисленным воспитанникам. Врожденная тактичность не позволяла художнику обременять других личными тяготами и неприятностями. Сестра Анна Александровна может о многом догадываться, письма же к отцу и мачехе ни единой строчкой не выдают неудовлетворенности художника.

Живописи нет среди формальных занятий. Но месяц от месяца она все больше заполняет жизнь Врубеля. Восприятие картин в Эрмитаже требует от него столько душевной энергии, что в какой-то момент он лишается чувств в его залах. Студенческие конспекты переложены множеством походя сделанных рисунков. Анна Каренина, Лиза и Лаврецкий из тургеневского «Дворянского гнезда», Маргарита из «Фауста» Гете, шекспировский Гамлет… Заграничные письма к сестре пестрят легкими набросками пером того, что поражало воображение, вызывало волну теплых чувств. Все шло к тому, что, закончив университетский курс и отбыв воинскую повинность, после самой короткой службы по юридическому ведомству Врубель принимает окончательное решение заниматься только изобразительным искусством.

Материальные трудности, о которых с ужасом думает отец? Но ведь он еще не успел от них отвыкнуть! Бессмысленность ранее полученного университетского образования? Врубель так не считает. Константин Коровин прав, называя друга философом-мыслителем в искусстве. Врубель действительно великолепно разбирается в истории русского и мирового искусства, он способен осмыслить пути, по которым развивается живопись. Для большинства тех, кто считает себя художниками – по характеру полученного образования, по роду занятий, – в изобразительном искусстве достаточно добиваться оптического сходства с тем, что видит глаз. Но уже сто лет назад подлинные русские художники задумывались над тем, что искусство – это средство воспитания человеческих чувств, эмоций, средство сообщать тот заряд доброты, способности переживания и сопереживания, без которых в нарастающем ритме жизни может исчезнуть гуманное начало в каждом из нас. И в неизбежной, год от года обостряющейся борьбе за человечность и человеческую личность ни один из видов искусства не способен заменить живописи.

Врубель безошибочно находит в стенах Академии художеств того единственного учителя, который создает систему воспитания и формирования личности художника. Павла Петровича Чистякова называли «учителем всех русских художников». Без него и его системы, намного опередившей по времени систему Станиславского в театре, мы лишились бы Репина, Сурикова, братьев Васнецовых, Борисова-Мусатова, Остроухова, Серова, Поленова и Елены Поленовой – в том расцвете их дарований, который сегодня известен всему миру. Новый художник, которого формировал Чистяков, строил свое творчество на свободе личности, на чувстве ответственности будущего мастера и перед самим собой, и перед всеми, кто его окружал в жизни. Такая свобода не по нраву ни одному государственному устройству. В Академии тем более Чистяков не мог рассчитывать на сколько-нибудь почетное и независимое место. Профессорские должности занимали те, кто исповедовал искусство академизма, угодное любому правительству, не тревожащее ничьей совести и мысли. А разве не то же происходило и в самом недавнем прошлом?

М. Врубель. Автопортрет. 1904 г.

В 1954 году, на переломе сталинских лет, автору пришлось выступить организатором первой в истории нашей культуры выставки Чистякова и его школы. Больше трехсот пятидесяти работ заняли всю анфиладу залов Академии художеств СССР. Из их числа спорными оказались лишь пятьдесят восемь работ Врубеля. Имя художника подверглось остракизму с конца 20-х годов. О Врубеле не полагалось писать, его не разрешалось выставлять. Одна-две картины в полутемном зале первого этажа Третьяковской галереи исчерпывали допустимый лимит его известности. И вот – сразу почти шестьдесят работ! Президиум Академии художеств оспаривал каждую. Сделанная днем экспозиция ночью менялась. Борьба продолжалась больше месяца. И одним из серьезнейших доводов против художника служило то обстоятельство, что сам Третьяков не приобрел для своей галереи ни одной его картины. Единственная оказавшаяся при нем в музее акварель – «Хождение по водам» – была чуть не насильно и бесплатно вручена Павлу Михайловичу все тем же Константином Коровиным…

Врубель остается в академических стенах ровно столько, сколько находит необходимым для овладения чистяковской системой. Остальные академические классы его, по существу, не интересуют. Но и П. П. Чистяков точно определяет, когда для Врубеля наступает пора заняться самостоятельным творчеством. Удачное стечение обстоятельств – из Киева приезжает в поисках помощника А. В. Прахов, руководивший реставрационными работами в древних киевских храмах. Речь шла о восстановлении фресок Кирилловской церкви XII века, позже – и о Владимирском соборе. И как чуть раньше Чистяков порекомендовал Сурикову взяться за заказ росписи для храма Христа Спасителя и переехать в Москву, так теперь он советует Врубелю отправиться в Киев. Врубель счастлив. Он строит огромные планы. Самозабвенно работает, но его замыслы далеко опережают реальную действительность.

Поначалу все складывается как нельзя более удачно. Врубель внимательнейшим образом изучает фрески Софийского собора, Михайловского Златоверхого монастыря, самой Кирилловской церкви и пишет на стенах последней «Сошествие Святого Духа на Апостолов», «Пророка Моисея», «Двух ангелов с лабарами», «Положение во гроб» и несколько икон для иконостаса. Среди них удивительнейшая по внутреннему трагизму поэма-молитва о женщине – «Богоматерь» (1885). Это воплощение любви, жертвенности и отчаяния перед неизбежным концом самого дорогого существа, которому ничто не может помочь.

Летом того же года Константин Коровин впервые встречается с Врубелем в имении одного из полтавских помещиков. Уже приобретший в Москве некоторую известность театральный декоратор знакомится с безвестным гувернером – Врубель вынужден вернуться к былым обязанностям, чтобы позволить себе провести лето на природе. Ночи напролет новые знакомцы говорят об искусстве, и в порыве необычной для него откровенности Врубель признается в том внутреннем отчаянии, которое им овладевает:

«Знаете, в Киеве я недавно зашел в маленький ресторан, спросил обед, но знал, что денег у меня нет. Я хотел есть. Когда я съел обед, я сказал, что денег у меня нет… „Вот возьмите мою акварель…“ Они не стали смотреть и требовали денег. Но дочь хозяина посмотрела и сказала: „Это стоит все же рубля. Хотя ничего нельзя понять, но красиво“. Понимаете, она сказала „красиво“! И меня отпустили. Я потом выкупил акварель – ее с радостью отдали мне назад. Вы понимаете, Коровин, я художник, и никому не нужен. Вы, Серов, вот В. Маковский, который тут жил и писал по фотографии, вы все признаны более или менее. Я не нужен…»