Книга Волшебники - Лев Гроссман

— Филлори не здесь вроде бы, — сомневался Тишок.

— Но это определенно не Лория, — настаивал Пенни.

— Кто тут говорящий медведь, ты, что ли? — вспылил Квентин. — Вот и заткнись.

Солнце село, и в баре прибавилось посетителей. Три бобра хлебали из общей миски в компании толстого, зеленого, чем-то встревоженного сверчка. Одинокий белый козел в углу лакал из мелкой чаши белое, похоже, вино. Застенчивый блондин, мохнатый ниже пояса, с рожками и в круглых очках, притулился у стойки. Все в целом походило на ожившую картину Шагала. На человека с козьими, выгнутыми назад ногами смотреть было неудобно, как на калеку.

Молчаливое семейство разом поднялось и направилось к выходу. Деревни поблизости Квентин не видел — им, вероятно, предстоял долгий путь. Он вообразил, как они тащатся при луне по проселку: сначала старик несет девочку на плечах, потом она задремывает, приходится взять ее на руки, и она пускает слюни ему на лацкан. В присутствии этих угрюмцев Квентину было не по себе — он чувствовал себя нахальным туристом, которого никто не звал в их страну. Реальную, заметим, страну, не сказочную. Может, догнать их? Кто знает, какие тайны они уносят с собой. Женщина отворила дверь, и Квентин заметил, что у нее недостает правой руки ниже локтя.

После очередной порции шнапса и светской беседы с Тишком березка возникла из помещения, где до сих пор находилась, и потопала к ним на забитых грязью корнях.

— Я Фарвел, — прощебетала она.

При свете березка выглядела еще более странно — вот уж точно как палка. У Пловера говорящие деревья встречаются, но он ни разу не описал их подробно. Вместо рта у Фарвел было отверстие, пробитое, видимо, топором; тонкие ветки с зелеными листиками очерчивали два глаза и нос. Она походила на резное изображение Зеленого Человека, которое можно увидеть в древних церквах, но маленький ротик придавал ей до смешного кислое выражение.

— Простите, что так грубо вела себя — у нас редко встречаются чужеземцы. — Она присела на табурет, взятый у стойки, — сама вылитый стул. — Что привело тебя сюда, человек-юноша?

Ага, вот оно. Выходим на новый уровень.

— Сам не знаю. — Квентин небрежно закинул руку на стену кабинки, чувствуя, что понемногу становится командным спецом по контактам. Бармен, которого сменил исполненный достоинства шимпанзе с мордой висельника, тоже подошел к ним. — Любопытство, наверно. Мы, видите ли, нашли пуговицу, которая может переносить из одного мира в другой. На Земле нам стало скучно, вот мы и явились сюда. Посмотреть, как тут и что.

Даже для поддатого он изъяснялся куда корявее, чем хотел бы. Дженет, и та смотрела на него с беспокойством — хоть бы Элис не слушала, что он мелет. Он улыбнулся, чтобы поправить дело. Не следовало бы вливать столько пива в утомленный пустой желудок.

— Понятно, понятно, — приободрила Фарвел. — Ну и как, видели что-нибудь интересное?

Бармен, сидя задом наперед на плетеном стуле, не сводил с Квентина глаз.

— Видели речную нимфу. Она подарила нам рог — волшебный, наверно. Потом в карете проехало насекомое — кажется, богомол. Он пустил в меня стрелу и чуть не попал.

Не стоило бы, пожалуй, так раскрывать свои карты, но кто его знает, о чем говорить, а о чем умалчивать. После разговора с Тишком он шел как по лезвию бритвы, но Фарвел, похоже, его рассказ не шокировал — она кивала с понимающим видом. Шимпанзе поставил зажженную свечу на их стол и поменял пустые кружки на полные, за счет заведения.

Пенни опять перегнулся к ним.

— Вы, случайно, не на Часовщицу работаете? В смысле, не добровольно, а по ее принуждению?

— Господи, Пенни, — простонал Джош. — Заглохни.

— Подумать только. — Фарвел переглянулась с барменом. — Можно сказать… нет, лучше не надо. Ах. — Ее ветки поникли, листочки затрепетали.

— Мне нравится мед с оттенком лаванды, — сказал Тишок ни с того ни с сего. — Надо, чтобы пчелы селились поближе к полю, где она растет, желательно с подветренной стороны. В этом весь фокус, если быть кратким.

Фарвел охватила стакан веткой, выпила пива и после заметной внутренней борьбы заговорила опять:

— Ты в чем-то прав, человек-юноша. Мы не любим ее, но боимся — как все, кто знает, что для них хорошо, а что нет. Ей пока не удалось замедлить ход времени, — береза посмотрела в открытую дверь на сумрачный лес, точно желая убедиться, что он еще здесь, — но она очень старается. Иногда ее видят в лесу, на вершинах деревьев. Говорят, она потеряла свою волшебную палочку, но скоро найдет ее или сделает себе новую. И что тогда будет? Можете вы представить себе этот вечный закат? Все перепутается, границы исчезнут, дневные и ночные животные начнут между собой воевать. Лес умрет. Солнце истечет кровью и станет белое, как луна.

— Но я думала, что колдунья мертва, — вмешалась Элис. — Что Четуины убили ее.

Значит, она все-таки слушала — откуда же такое спокойствие?

Фарвел снова переглянулась с барменом.

— Все может быть. С тех пор прошло много времени. От столицы до нас далеко, овны здесь много лет не показывались, и в нашей глуши не сразу поймешь, кто жив, а кто мертв. Особенно когда речь идет о колдунье, которую многие видели.

— О Часовщице, то есть. — Квентин, чувствуя, что лед тронулся, старался не упускать нить.

— Вот-вот. Тишок видел ее. Худенькая такая и под вуалью.

— А мы ее слышали, — снова встрял Пенни. — Слышали, как тикает что-то в лесу.

Медведь молча смотрел в свою стопку маленькими слезящимися глазами.

— Послушайте, — сказал Пенни, — не помочь ли вам как-то справиться с ней?

На Квентина вдруг навалилась усталость. Алкоголь, действовавший до сих пор как стимулятор, без предупреждения обернулся химической изоморфой себя самого — седативом. Раньше Квентин сжигал его, как ракетное топливо, теперь этот процесс застопорился. Мозг заработал на холостых оборотах, и где-то в его глубинах начался роковой обратный отсчет.

Квентин уставился остекленевшими глазами в пространство. Все свои брекбиллсские годы он шел к этому мгновению и вот упускает свой шанс. Хочет Пенни быть главным — флаг ему в руки. Он поимел Элис, почему бы и Филлори не поиметь заодно? Думать в любом случае уже поздно. Дерево явно клюнуло на крючок, или это они, наоборот, клюнули — короче, приключение начинается.

В свое время одна только надежда на это сделала бы Квентина счастливым. Ну почему все так глупо устроено? Почему именно теперь, на грани осуществления, соблазны Филлори кажутся ему такой навязчивой примитивщиной? Он думал, что оставил подобные настроения в Бруклине или уж точно в Брекбиллсе. Куда еще бежать, если даже здесь от них нет спасения? Если уж Филлори подведет, то все — больше деваться некуда. Паника пополам с фрустрацией охватила его. Нет, надо что-то делать, ломать сложившуюся рутину. Или дело действительно в Филлори, а не в нем?