Книга Асфальт и тени - Валерий Казаков

АБИБОКИ

Часто осенью, когда идут бесконечные дожди, когда низкие облака, цепляясь друг за друга, ползут бесконечными стадами, а редкие, приглушенные проблески солнца неожиданно вспыхивают в миллиардах мелких и белесых, как маковые зерна, росинках, вдруг рождаются абибоки — спокойные, неторопливые, даже ленивые рассуждения обо всем и ни о чем.

В переводе с белорусского это «абибок» означает «лентяй», «созерцатель». Мне кажется, как бы активно ни жил человек, он все равно остается абибоком своей жизни, ему всегда есть что сказать, без надрыва, без спешки, сказать, как увиделось, как подумалось. Главное — не прозевать это счастливое время…

* * *

Сверху висели прогнувшиеся от наших грехов черные небеса. Внизу по щиколотку хлюпала противная грязь осенней полевой дороги. Сумеречная мгла постепенно сгущалась, и только далеко на западе блестела узкая и хищная, как лезвие ножа, полоска подыхающего заката.

В душах, как в полупорожних флягах, бултыхалась неопределенность. Ее алюминиевый привкус во рту показывал высочайшую степень усталости. Телу не менее, чем душе, необходим был отдых.

* * *

Нужна ли человеку власть? Коварный вопрос. Человек рождается силой власти, данной мужчинам и женщинам друг над другом. Позже он постепенно постигает законы власти и, если власть не обращается в самоцель, а растворяется в человеке, не стесняя движения и мыслей, она у него есть. О том, что есть, как правило не спрашивают. Остерегайтесь задающих подобные вопросы.

* * *

Маркс предупреждал, что коммунизм — это призрак, бродивший по Европе. Ну и пусть бы себе бродил, так нет: мы перетащили его в Азию и почти столетие гонялись за ним. Позже оказалось, что мы бежали назад с повернутой вперед головой и при этом сами над собой издевались. Кстати, сегодня у нас есть возможность проделать то же самое, только в обратном направлении.

* * *

Ни о чем не думай. Шумят за окнами деревья. Осень вяжет свои пестрые кружева. Хороводы листьев в блестящей предсмертной желтизне и румянце неспешно кружатся в остывающих лучах безразличного солнца. Сладкие, щемящие мгновения заката жизни, как вы прекрасны!

* * *

Утром что-то громко щелкает. Это стрелки невидимого будильника растопырились на цифре семь. Ночь липкая, душная, с вечно гремящим за окном городом, нехотя уползает за крыши соседних домов. Металлический скрежет дня, родившийся еще в середине ночи, все нарастает, становится отчетливее, резче. Пройдет совсем немного времени, и ты перестанешь слышать этот скрежет, сделаешься его частью, его маленьким, едва заметным скрежетком.

* * *

На уютной лесной тропинке разыгралась страшная трагедия. Десятка полтора маленьких рыжих муравьев пытались обездвижить и убить своего большого черного собрата. Нешуточная борьба с переменным успехом продолжалась уже более семи минут. Я так увлекся созерцанием баталии, что не заметил, как ко мне подбежала пятилетняя дочка. Ничего не ведавшая, ее ножка в блестящей оранжевой сандалии мягко и беззаботно ступила на дерущихся. Ребенок побежал дальше по каким-то своим, наверное, очень важным делам. На утоптанной земле остались иссыхать расплющенные муравьи.

Вечность для каждого имеет свой образ. Для муравьев она обернулась блестящей оранжевой сандалией.

* * *

Чем дольше живу, тем чаще сомневаюсь. Сложные философские рассуждения рассыпаны по пыльным, мало читаемым книгам и легко забываются.

Простой вздох любимой женщины обращается в каскад сложных логических построений и, в зависимости от оттенков, бросает нас в уныние или, напротив, наполняет душу и тело несокрушимой силой и светом.

Я живу, чтобы каждый день постигать глубину этой простоты.

* * *

Маленькие птички, не знаю, как их зовут, расхищали кедровые орешки, которые я запасал для белки. Они делали это так непосредственно, с таким веселым писком и щебетом, что душа мая радовалась.

* * *

Когда я начал понимать, а потом почти физически ощущать боль маленьких жизненных трагедий моих детей, мне стало страшно. Я понял, что старею.

* * *

На твоем юном пытливом лице отпечаток чужой грусти. Ты этого не понимаешь и оттого мучаешься, злишься на себя, а заодно и на весь белый свет. Но, увы, твой свет замкнут пока в стенах нашей квартиры, поэтому больше всех перепадает нам с мамой.

* * *

Если у нас нет часов и окна комнаты плотно зашторены, мы перестаем ощущать время, но это не избавляет нас от старости.

* * *

У моей дочери есть любимый ветер, он живет в ржаном поле, где наливается колос и буйствует жизнь. Я этого не знал, пока не увидел их вместе на фотографии. Они, обнявшись, смотрели на меня ее глазами.

* * *

Как противно долго тянется время, когда нам плохо! Как протяжны и тоскливы мысли, как медленно движется минутная стрелка.

Но как ослепительны и скоротечны минуты радости! Час летит за часом, взгляд не успевает угнаться за минутной стрелкой.

Так, вздыхая, мы славим Бога и длим себя, а радостью и смехом приближаем смерть.

* * *

Десять лет усиленной демократизации и поворота к частной собственности до хруста в шейных позвонках дали свои результаты. Читаю сочинения старшеклассников сорок пятой кемеровской школы: «Идеальной формой правления является монархия, так как это оптимальная, исторически оправданная форма бытия Российской цивилизации», «…в России необходимо самодержавие», «…можно, например, вернуться к тому времени, когда в стране было единоначалие», «…ей (России) нужен диктатор (царь), который бы держал власть в кулаке».

Думали, что учим одному, получили другое. Есть над чем задуматься.

* * *

Звезды смотрят на землю холодными равнодушными глазами, которые никогда не плакали. Им все равно, на что смотреть. Но это кажущееся величие — многие из них уже давно погасли, а их свет — как взгляд с фотографии на глянце надгробного камня.

* * *

Стоял на веранде и минут пятнадцать слушал жалобы дождя. Я его понял, но только раскрыл рот для ответной исповеди, как дождь вдруг громко всхлипнул и перестал. Третью неделю жду его возвращения, волнуюсь — вдруг придет не тот дождь, и мы не поймем друг друга.

* * *

Рябая осень со скуластым лицом азиатского солнца смотрела на мир раскосыми желтыми листьями тополей. Эти рыжие глаза медленно скользили в прозрачном блестящем воздухе и, несколько раз моргнув, с легким шорохом опускались на землю. Я брел по шуршащему осеннему ковру. Дикая, как вой ночного волка, тоска медленно наполняла душу. Хотелось сорвать одежду и, съежившись от прикосновения звериной шкуры к голому телу, разорвать невидимую пелену времени и запрыгать вокруг костра с большим, невесомым бубном в руках. Хотелось к истокам, голова кружилась под стать листьям, и это кружение обретало силу, отделявшую дух от тела. Медленно погасло солнце, пространство сжималось, еще мгновение — и весь этот огромный мир обратится в маленькую, едва различимую точку. Под плотно сжатыми веками уже пульсировала радужная пустота. Полет начался. Однако какая-то неведомая сила вдруг вернула все на свои места.