Книга Вещий князь. Книга 8. Щит на вратах - Андрей Посняков

Верхом Лейв добрался до притона довольно быстро, правда, пришлось объезжать по прилегающим улицам многолюдные форумы — не дай боги сбить кого, потоптать конем, — нет, мстить не станут, но тут же потянут в суд, а уж дальше завертится колесо, вытаскивая все жилы и средства как с истца, так и с ответчика.

Филофей Мамона встретил варяга глубоким поклоном. Что там Овидий Тселл или эпарх? Лейв Копытная Лужа был глазами базилевса.

— Есть новые мальчики, Филофей? — без обиняков поинтересовался Лейв, войдя в дом.

— Все прежние. — Содержатель притона развел руками. — Не желаешь ли откушать, что Бог послал?

— Что Бог послал — не желаю, — засмеялся варяг. — Буду то, что послали боги!

Наскоро перекусив — он вовсе не был голоден, — Копытная Лужа подозрительно воззрился на Филофея.

— Говоришь, нет новеньких? А кого не так давно доставили Евтихий с Харитоном?

— Но ведь его нельзя трогать, ты знаешь!

— Нельзя-то нельзя… а мы тронем, — хрипло засмеялся варяг. Честно говоря, ему давно надоели прежние мальчики, квелые какие-то были, нерадостные. — Ничего! Если что, вали все на меня.

Больше не обращая внимания на Филофея, Лейв быстро поднялся на второй этаж, отбросил засов…

Вскочив с ложа, недоуменно воззрился на него новенький отрок. Варяг озадаченно обернулся на поднимавшегося следом за ним Филофея — невольник казался слишком уж своенравным и мускулистым. Осторожный Лейв отступил назад и быстро захлопнул дверь.

— Он что у вас, не закован?

— А зачем? — беспечно отмахнулся Мамона. — Отсюда и взрослому-то не убежать, тем более нашим отрокам.

— Это не обычный отрок, — упрямо покачал головой варяг. — У него глаза воина, не раба. Правая рука развита чуть больше, на левом запястье — потертость. Не догадываешься, от чего?

— Нет.

— От ремней щита, дурень! А правой рукой он привык держать меч или секиру. Вы купили волка! Или, дело еще хуже, вам его подставили!

— Что ты, господин Лейв? — испуганно замахал руками Мамона. — Кому есть дело до нашего заведения?

— А куда делся Истома? И про побег ты забыл? Неужто не осталось кому отомстить? — Лейв зло сплюнул прямо на лестницу. — Заковать! Заковать немедленно, — тут же распорядился он. — Я пришлю кузнеца… И зайду завтра.

Хищно улыбаясь, варяг спустился вниз.

— А вот завтра мы с ним и пообщаемся.

Внизу, во дворе, заржал конь.

Ждан прислушался, тихо подошел к двери, дернул — вдруг забыли задвинуть засов? Нет, не забыли. Да и зачем уходить раньше времени, так ничего и не вызнав?

Филофей постоял во дворе, провожая задумчивым взглядом ускакавшего варяга. Лучше бы, конечно, исполнить поручение самому, не дожидаясь присланного кузнеца — когда еще тот придет, да и пускать в заведение чужого человека, пусть даже и присланного Лейвом, было бы непростительной дуростью, хватит и сбежавших стражников. Да и отрок в самом деле оказался засланным — не зря же он кому-то подавал тайный сигнал. Кому? Впрочем, умудренный жизненным опытом Мамона не стал докладывать об этом Лейву, пусть уж лучше сам догадывается, а то, неровен час, кто крайним будет? Он, Филофей, да еще Евтихий с Харитоном — почему вовремя не обнаружили подставу? Нет уж, в данном случае лучше действовать самим. Филофей поскреб бороду — был у него на примете один подмастерье… И сон-трава в запасе была, не без этого. Не дай бог, раб еще вырываться начнет, увидев цепи, покалечит кого или сам покалечится, как его потом такого в жертву по… Мамона чуть не плюнул. Так и хотелось сказать — поганым идолищам. Впрочем, похоже, сам базилевс тайно поворачивался лицом к кровавым языческим божествам, по крайней мере, именно такое впечатление складывалось у Филофея в последнее время.

Подмастерье — хромоногий, вечно обозленный на весь мир Нарцесс, тоже любитель особых любовных утех, чужих здесь не привечали — заявился ближе к ночи, привез с собой на тележке переносную наковаленку, горн, уголь, вместо приветствия лишь буркнул угрюмо:

— Ну, кого заковать?

— Идем. — Филофей похлопал его по плечу. — Закуешь, потом выспросим кое-что…

— Как же мы выспросим? — резонно переспросил подмастерье. — Ежели, надо полагать, раб ваш сон-травой напоен?

— Напоен, да, но несильно. Ткнешь шкворнем — живо проснется. — Филофей зло осклабился и подозрительно посмотрел на принесенные кузнецом цепи. — Не тонковаты ли?

— Для твоих невольников — в самый раз, — потряс головой Нарцесс и глухо расхохотался.

Ждану снилось поле. Желтое, привольное, все в снопах сжатой ржи. Пряталось за ближним орешником нежаркое осеннее солнце, в высоком голубом небе пролетали стаи птиц. Птицы надрывно кричали, прощаясь до следующей весны с этим полем, орешником, с рекою и дальним лесом, синим-синим, словно бы покрытым туманною дымкой. Посмотрев на птиц, Ждан наклонился к снопу и обернулся, услышав позади звонкий девичий смех. Улыбнулся, узрев знакомую девушку, Здравку, веселую, с карими искрящимися очами и волосами цвета выгоревшего на солнышке льна, тоненькую, как солнечный лучик.

— Здравка! — громко воскликнул отрок. — Тебя ли вижу?

— Меня. — Девушка снова засмеялась. — А вот тебя что-то давненько не видно в селище! А ведь помнишь, на Ярилу…

— Помню. — Ждан покраснел. — Целовались…

— А я уж думала — позабыл.

— Да не позабыл, нет! У князя я теперь служу, Здрава, в дружине молодшей.

— Вот как?! Ну, иди сюда, поцелую… Ой, что это у тебя на спине? Никак плети?

— Было дело, — усмехнулся Ждан. — Едва живой остался.

— Бедненький… Ну, иди же!

Отрок медленно — хотелось бы быстрее, но ноги все равно двигались медленно — направился к деве. Та уселась на сноп, улыбаясь, поправила на голове венок из красно-желтых осенних цветов. Ждан вдруг вскрикнул — прямо из-под снопа выползала отвратительная жирная гадина со скользкой черной кожей и злобным немигающим взглядом.

— Что ж ты встал, Ждане? — Здравка раскинула в стороны руки, едва не задев змею. Та подняла голову, зашипела, раскрыв пасть с ядовитым зубом, и, прошелестев кольцами, бросилась… Ждан прыгнул, пытаясь защитить девушку… И почувствовал, как гадюка ужалила его в предплечье. Больно, словно огнем ожгла… Не выдержав, отрок закричал… и проснулся.

Жуткая боль в предплечье не проходила, еще бы — уж больно здорово прижгли раскаленным шкворнем. Ждан застонал, осмотрелся. Он лежал на ложе в своей каморке, руки и ноги были скованы цепью. Перед ложем на узкой лавке сидели двое: один — уже знакомый отроку Филофей, бывший в доме за главного, другой — угрюмый, какой-то скособоченный парень в кожаном переднике. Рядом с ним, на жестяном листе, горкой лежали тлеющие угли.

— Ну, — нехорошо усмехаясь, осведомился Филофей, — так кому ты подавал знаки?