Книга Скрипка - Энн Райс

Мраморное дитя держало в руках цветок. Яувидела свою дочь – но это было лишь секундное видение: на могиле Лили нестояло никакого памятника, да и мы теперь находились на кладбище другого века.Наш бродячий призрак смерил долгим взглядом скорбную фигуру женщины в чернойшляпке с длинными атласными лентами, на женщине было платье с пышными юбками помоде, что пришла гораздо позже того времени, когда Вера в своем тонком платьеметалась по комнате, чтобы спасти брата.

Интересно, понимал ли это призрак? Понимал ли,что прошли десятилетия? Он просто посмотрел на женщину немигающим взглядом,потом прошелся перед ней, проверяя, действительно ли он невидим, после чегозадумчиво покачал головой. Быть может, он теперь смирился с ужасом бесцельногосуществования?

Внезапно его взгляд упал на могилу, вокругкоторой еще минуту назад стояли скорбящие! На пирамидке было вырезаноодно-единственное имя.

Я тоже его прочла.

Бетховен.

У молодого Стефана вырвался крик, способныйразбудить всех мертвецов в их могилах! Не выпуская инструмента и смычка из рук,он снова прижал кулаки к голове, а сам ревел, как раненый зверь.

– Маэстро! Маэстро!

Скорбящая женщина ничего не услышала, ничегоне заметила. Она не видела, как призрак рухнул в грязь, принялся разрыватьхолмик пальцами, впервые выпустив скрипку.

– Маэстро, где вы? Куда вы ушли? Когда выумерли? Я одинок! Маэстро, это Стефан, помогите мне. Расскажите обо мне Богу!Маэстро.

Сплошная агония.

Тут Стефан, что стоял рядом со мной, задрожал,и боль, сжимавшая мою грудь, пронзила сердце и легкие. Юноша лежал передзаброшенным памятником, среди цветов, принесенных туда этой женщиной. Онвсхлипывал. Он колотил кулаком по земле.

– Маэстро! Почему я не угодил в ад! Аможет быть, это и есть ад? Маэстро, куда попадают призраки проклятых? То, что ясотворил, Маэстро, и есть проклятие? Маэстро… – Теперь это было горе,неприкрытое горе. – Маэстро, мой любимый учитель, мой дорогойБетховен. – Его раздирали сухие беззвучные рыдания.

Скорбящая женщина по-прежнему смотрела накамень с именем Бетховена. Она очень медленно перебирала пальцами бусиныпростых черных четок. Такими четками пользовались монашки, когда я быламаленькой девочкой. Я видела, как шевелятся ее губы. Узкое лицо оченькрасноречиво, глаза прикрыты – она молилась. Светлые ресницы, едва видимые,взгляд неподвижен, словно она действительно размышляла о священных таинствах.Какое из них она сейчас видела перед собой?

Она не слышала никаких криков вокруг; она былаодна, это человеческое существо; и он был один, этот призрак. И листьявокруг них разливались желтым цветом, а деревья тянулись к безрадостному небуслабыми оголенными руками.

Наконец призрак образумился. Он поднялся наколени, а потом на ноги и взял в руки скрипку, смахнув с нее грязь и остаткилистьев. Он склонил голову в знак глубочайшей печали.

Казалось, женщина молится бесконечно долго. Ябуквально слышала ее молитвы. Она прославляла Святую Деву по-немецки. Наконецона добралась до пятьдесят четвертой бусины, последней молитвы. Я взглянула намраморную статую ребенка рядом с ней. Глупое, глупое совпадение, или проискиСтефана, захотевшего представить мне эту сцену таким образом, с этим мраморнымребенком и женщиной в черном. И четками, в точности такими, какие мы когда-то разорвалис Розалиндой, поспорив после смерти матери: «Это мое!»

– Не будь тщеславной дурехой. Так все ибыло! Неужели ты думаешь, я черпаю это из твоего сознания, эти бедствия,которые перевернули мне душу и сделали из меня такого, каков я есть? Я показываютебе все как было, ничего не придумываю. Во мне застряла такая боль, чтовоображение отступает на второй план перед судьбой, которая должна научить тебястраху и состраданию. Отдай мне мою скрипку.

– А ты сам научился состраданию? –сурово спросила я. – Как ты можешь говорить о сострадании, когда своеймузыкой доводишь людей до сумасшествия?

Его губы коснулись моей шеи, его рука впиласьв мое предплечье.

Молодой призрак смахнул листья со своегоподбитого мехом плаща, совсем как обычный человек, и растерянно смотрел, каклистья падают на землю. Он снова прочитал имя: Бетховен. Потом приготовилинструмент и смычок и заиграл знакомую тему, ту самую, что я знала наизусть, тусамую, что я выучила одной из первых в своей жизни. Это была основная мелодияединственного концерта Бетховена для скрипки с оркестром – та прелестная живаяпесня, столь переполненная счастьем, что как-то не вяжется с Бетховеномгероических симфоний и мистических квартетов, песня, которую даже бесталаннаябалда вроде меня сумела выучить за один вечер, наблюдая, как ее исполняет генийиз прошлого.

Стефан тихо заиграл, не от горя, просто в знакуважения. Это для вас, Маэстро, эту музыку вы написали, эта яркая мелодия дляскрипки написана вами, когда вы были молоды и еще не успели познать ужас тишины,отрезавшей вас от всего мира, так что вам пришлось создавать музыку в полномвакууме.

Я могла бы спеть эту мелодию вместе с ним. Оналилась в совершенном исполнении, тот далекий призрак парил вместе с ней, едвазаметно раскачиваясь, переходя незаметно на оркестровые части и вплетая их всвое соло, как он делал с другим произведением в прошлом, играя для Паганини.

Наконец он подошел к той части, котораяназывается каденция, когда скрипач должен взять две темы или все темы и сыгратьих вместе, когда темы сталкиваются, перемешиваются, создавая изумительную оргиюзвуков, он так и сыграл – свежо, ярко и в то же время строго. Его лицо былополно смирения. Он все играл и играл, и я вдруг почувствовала, что мое телообмякло в объятиях Стефана. Я вдруг поняла, что пыталась сказать ему: гореобладает мудростью. Горе не проливает слез. Горе приходит только после ужасапри виде могилы, ужаса у кровати больного, горе обладает мудростью испокойствием.

Тишина. Он доиграл до конца. Последняя нотазазвенела в воздухе и умерла. Только лес продолжал петь свою обычнуюприглушенную песнь, в которой слились слишком много инструментов, чтобы ихможно было посчитать, – и птицы, и листва, и сверчки, спрятавшиеся впапоротнике. Серый воздух был влажный, мягкий и липкий.

– Маэстро, – прошептал он, – дабудет вечный свет освещать вас… – Он вытер щеку. – Пусть ваша душа,как души всех усопших, покоится в мире.

Скорбящая женщина, в своей черной шляпке игромоздкой юбке, медленно поднялась со своего места возле мраморного ребенка. Онанаправилась к нему! Она его увидела!! Внезапно она протянула к нему руки изаговорила по-немецки.

– Благодарю вас, – сказалаона. – Красивый юноша, вы сыграли это с таким мастерством и чувством.

Он в изумлении уставился на нее.