Книга Зайка - Мона Авад

– Интересный побочный эффект Процесса, – замечает Фоско.

И рассказывает о том, как часто подобные трансформации происходят на последнем курсе. Когда мы покидаем уютное материнское лоно Пещеры и ступаем в неизведанный мрак собственной личности, а все для того, чтобы просеять его боль, страх и стыд в поисках золотых литературных самородков. Студенты пронзают свои гениталии пирсингом, волосы коротко обрезают, иногда даже сбривают под корень. Гендеры размываются, люди меняют ориентацию, белые люди внезапно обнаруживают другие расы в своей родословной. Некоторые, конечно, заходят слишком далеко. Один бедолага даже отрезал себе ухо. Это было… печально, но ярко проиллюстрировало, какого глубокого Преображения порой требует от творцов Работа. У Творения всегда есть Цена.

Кэролайн напевает себе под нос искаженную версию Summertime, полностью игнорируя собаку Фоско, которая все лезет и лезет к ней на колени, пока, наконец, не сдается и не убегает прочь. Теперь я вижу, что ее волосы на самом деле не просто светлые, они выкрашены в очень-очень светлый оттенок фиолетового.

– Я удивлена, что ты пришла одна, – говорит ей Фоско. – Обычно вы приходите большой компанией.

Кэролайн вежливо улыбается, но ничего не говорит. Она смотрит на белую коробочку, которую она принесла с собой. Кивает так, словно коробочка только что нашептала ей какой-то секрет. А потом поднимает взгляд на меня.

– Саманта, я случайно услышала, ты говорила, что простудилась.

Я, что, сказала это вслух?

– Может, накинешь мой кардиган? – предлагает она и даже начинает расстегивать его.

И в этот момент я вижу слова «СЪЕШЬ МЕНЯ», вырезанные лезвием на ее груди и руках. Шрамы совсем свежие, кровь едва запеклась на буквах «С» и «М». Она улыбается как ни в чем не бывало и настойчиво протягивает мне свой маленький белый кардиган. Нет? Не надо? Я уверена? Ну что ж, ладно. Но если я передумаю… Она вешает его на спинку своего стула. А затем довольно смотрит на меня. Видимо, выражение моего лица – это ее своеобразная награда.

– Вам нравится? – спрашивает она таким тоном, словно речь идет о торте, который она испекла, или о шарфе, который связала. – Это часть перформанса, над которым я сейчас работаю. В коллаборации. Я хотела как можно более явно вовлечь в работу Телесный аспект.

– Это прелестно, – говорит Фоско, причем совершенно невозмутимо, словно хвалит детский рисунок кошки или радуги. – Разве это не прелестно, Саманта?

– Еще как.

– Я знала, что ты оценишь, Саманта, – от ее улыбки мне хочется выскочить из собственной кожи и убежать как можно дальше.

Она опускает взгляд на коробочку, которую прижимает к себе так крепко, что мне кажется, вот-вот сломает, а затем снова поднимает на меня взгляд. Жуткий туман ее улыбки расползается еще шире.

– Саманта, я отправила тебе несколько сообщений.

Зайка, это не смешно.

– Правда?

Куда ты исчезла, черт возьми!

– Да, целую кучу.

– Прости. Мой телефон, он просто…

– Да, я понимаю, – но по ее лицу видно, что она знает, что я лгу. – Я просто рада, что ты в порядке. Я беспокоилась.

Туман становится гуще, радостные облака в ее голосе темнеют. Кровавые порезы на ее груди влажно поблескивают.

– Может, мы могли бы как-нибудь выпить кофе или еще что-нибудь сделать вместе, – продолжает она. – Встретиться, как-нибудь, – уголок ее рта приподнимается в подрагивающей улыбке.

Теперь я замечаю, что она накрасила губы помадой, бледно-бледно-розовой, вместо своего обычного бесцветного блеска. Помадой пользуются шлюхи, Зайка.

– Да, конечно, – лгу я.

Она улыбается с таким облегчением, что мне почти что ее жаль.

– Когда? – настаивает она. – Когда ты…

Но тут из коридора снова доносится звук шагов. Она резко замолкает и утыкается взглядом в коробочку. Игнорирует звук каблуков, которые приближаются к нам все ближе и с каждым шагом все красноречивей выстукивают имя своей владелицы. И это не тихое клацанье, а громкое, даже оглушительное «клак-клак-клак!». Пока она, наконец, не заходит в дверь. Кира. Также совсем одна. Кира, которая никогда не бывает одна. Кира, которая всегда цепляется за руку подружки с таким видом, будто заблудилась в сказочной чаще. Кира в темно-красном бархатном платьице и красном плаще с капюшоном. С такой же белой коробочкой в руках. Кира, которая не визжит от счастья при виде своей дорогой подруги, Кэролайн, которая в этот момент смотрит на ее длинные стройные ноги в сетчатых колготках так, словно это пара ядовитых змей. Кира, которая не заключает Кэролайн в сокрушительные объятия и даже не садится рядом с ней. Которая вместо этого бросает взгляд на свежие шрамы Кэролайн, чуть закатывает глаза и садится рядом со мной.

– Сэм, – бросает она, но не приторно-сладким высоким голоском, а глубоким, прямо-таки как колодец. Настоящим. Она сжимает мою ладонь и улыбается иссиня-черными губами. – Давненько не виделись.

Кира начисто игнорирует присутствие в комнате Кэролайн. Кэролайн начисто игнорирует Киру. И они обе начисто игнорируют собачку Фоско, которая сходит с ума и нарезает вокруг них бешеные круги, отчаянно пытаясь привлечь их внимание.

– Итак, Сэм, расскажи мне, – говорит Кира, похлопывая меня по руке. Ее голос еще глубже падает в бездонный колодец: – Как поживаешь? У меня, кстати, все чудесно, – походя говорит она. – Работа, – загадочная улыбка, – продвигается отлично.

С ней определенно что-то не так. Пропали ее кошачьи ушки. Волосы спадают на спину свободным рыжим водопадом. Она напоминает принцессу-ведьму, блуждающую в туманах Авалона.

Я смотрю на Кэролайн и вижу, что та смотрит на меня с выражением, которое я могу описать лишь как тихое отчаяние. Да что за чертовщина приключилась с вами, сучки? Почему вы не тискаете друг дружку, почему не обнимаетесь? Почему не умиляетесь рассказу про котика?

– Саманта, – говорит Кира.

Ее тигриные глаза буравчиками врезаются в мои, просверливают до самого черепа. Она спрашивает, где я пропадала в последнее время. Говорит, что писала мне.

Зайка, ты че, умерла?

Я уже открываю было рот, чтобы что-то сказать, но вместо этого испуганно втягиваю в себя воздух. И не только я, мы все, потому что в этот момент порог перешагивает Виктория. Ее волосы – эффектная нечесаная грива, рот перечеркнут косым штрихом алой помады. Одета она в белую майку и грязный кринолин, и напоминает спятившую балерину из музыкальной шкатулки. Она громко плюхается на стул, и у нас дыхание перехватывает от кислой вони ее немытого тела. Ставит на грязные колени белую коробочку, замаранную следами пальцев. Не считая тихого «Здравствуйте» в адрес Фоско и довольно приветливой улыбки в мой, она никому и ничего не говорит. Тихонько напевает себе под нос, пока собачка Фоско скулит у ее ног. Задорно постукивает по коробке ногтями, такими грязными, словно она все утро ковырялась в саду. Ухмыляется, безмолвно посылая к черту одновременно всех и никого в частности.