Книга Изгой - Сэди Джонс

На ней были шорты и рубашка, которая вполне могла быть частью ее спортивной формы для школы, ноги были босыми. Ему нравились ее уши. Он обратил внимание на то, что она обхватила яблоко всей ладонью и откусывала от него сразу большие куски. Он пытался рассмотреть, что она читает, но не смог. Она была загорелой и складной, и каждая часть ее тела идеально сочеталась с другими частями. У нее очень гармоничное строение тела, думал он, такое тело лучше выглядит обнаженным, чем одетым; и в одежде она тоже хороша, но без нее — лучше. Он пытался не представлять ее в обнаженном виде, потому что она не знала, что он здесь, и это было нечестно с его стороны. Он закрыл глаза. Ему хотелось погладить нежную кожу у нее под коленками. Ему хотелось узнать, какова на ощупь эта выступающая косточка у нее на бедре, хотелось положить руку туда и еще ей на спину, чтобы ощутить плавный изгиб талии, нежную поверхность ее кожи. Ему хотелось снова потрогать край ее волос, мягко вьющихся на шее, как у мальчишки и одновременно совсем не как у мальчишки.

Не думать о ее теле не получалось, поэтому он открыл глаза и постарался думать о чем-то другом. Он думал о том, что можно было бы сделать, чтобы помочь ей, и это заставило его вспомнить, что она не хотела его помощи. Возможно, она ее и хотела, просто не хотела ее сейчас. Теперь она знала про Элис и поэтому больше не любила его, так что ему нужно забыть об этом. Мысль о том, что его не любят, была для него не новой, но все-таки было тяжело осознавать, что Кит любила его, а теперь, узнав кое-что о нем, больше уже не любит. Он не должен был позволять себе раздумывать над тем, как все могло бы сложиться, если бы он был лучше. Он знал, что не подходит для такой девушки. С ней ему следовало быть нежным, ласковым и спокойным, но теперь он должен помнить, что она не для него. И хотя она не для него, он все равно должен помочь ей, если сможет.

Позади нее высился дом. Все стало другим. Дом этот перестал для него быть хорошим и безопасным — он превратился в неблагополучное место. Льюису подумалось, что производимый ремонт напоминает восстановление стен крепости в перерыве между битвами. Однако это был всего лишь перерыв. День был теплым, и Льюису казалось, что какое-то время ничего плохого случиться не может, поэтому он решил еще немного понаблюдать за Кит, потому что ему это нравилось, и он позволил себе насладиться этим ощущением.

Время от времени из дома выходила Клэр, чтобы проследить за рабочими, а в час они прекратили работу и ушли. Прозвучал гонг к обеду, Кит встала, потянулась и пошла к дому.

Теперь смотреть было не на кого, Льюис пригрелся на солнышке и позволил себе поспать. Это был ненастоящий сон, скорее полусон, в котором его сознание снова и снова перебирало и изменяло знакомые ему вещи — он начал перестраивать картину мира. Его сознание, подстегиваемое голодом, казалось, вышло из обычных границ; он видел, что понятия, которые были привычными, являются ложными и рассыпаются, когда он начинает присматриваться к ним. Его мысли убегали, растекались и рисовали перед ним все новые картины.

У него было странное ощущение, ощущение какого-то зазеркалья, как будто вся его жизнь проходила по одну сторону зеркала, тогда как все остальные находились по другую, но теперь стекло было разбито, и его толстые осколки валялись у их ног.

В то утро Джилберт ушел на работу в обычное время, но пробыл за своим письменным столом всего час, потому что у него была назначена встреча с мистером Бондом. Он ехал на Харли-стрит на такси и поймал себя на том, что оглядывается по сторонам, проверяя, не следит ли кто-то за тем, как он входит в это здание.

Поднимаясь на третий этаж в лифте с отодвигающейся в сторону металлической дверью, он смотрел на проплывавшие мимо него лестничные площадки, застеленные красными ковровыми дорожками. Он ужасно смутился, называя свое имя секретарше, и чувствовал себя неловко оттого, что ему пришлось ждать. Он смотрел на дверь с прикрученной к ней латунной табличкой «Доктор В. Бонд». Из-за двери показалась женщина, которая, проходя мимо него, прижимала к глазам носовой платок. На ней был костюм и маленькая, сдвинутая ко лбу шляпка, и Джилберт не мог понять — то ли платок этот должен был просто скрыть ее лицо, потому что она не хотела никого видеть, то ли она действительно плакала. Это место представлялось ему фальшивым: кажущаяся, внешняя респектабельность, хотя внутри все разрушено, кажущаяся открытость снаружи, хотя за этим скрывается позор.

Его охватило нетерпение, и он злился из-за того, что приходится ждать. Когда же он наконец вошел, то был поражен размерами комнаты. На окне в рассеянных солнечных лучах сияла белизной большая сетчатая гардина, воздух был спертым. Он сел напротив доктора Бонда, лицо которого было плохо видно из-за светившей позади него лампы. Джилберт поставил свой портфель на пол.

— Речь пойдет о вашем сыне, не так ли, мистер Олдридж?

— Да. Его зовут Льюис.

— Расскажите мне о Льюисе.

— Что вы имеете в виду?

— У него сейчас непростой период жизни?

— Да. Он… — Для него по-прежнему было ужасно произносить такие вещи вслух. — Он недавно вернулся из тюрьмы. Он сидел там два года. За поджог. Ему сейчас девятнадцать. Когда он приехал домой, нам показалось, что он изменился в лучшую сторону. Казалось, что он хочет вести себя правильно, он нашел работу, точнее, это я нашел ему работу.

— Когда это было?

— Чуть более двух недель назад.

— Что вы имели в виду, говоря, что думали, будто он изменился в лучшую сторону?

— У него есть проблемы. Он пьет…

— Сколько именно он пьет?

— Он пьет тайно. Сначала он не пил. А потом начал. Но я вам еще не все объяснил.

— Все хорошо, мистер Олдридж, не торопитесь, вы все излагаете очень доходчиво.

Джилберт чувствовал снисходительность по отношению к себе, его это раздражало, и он думал о том, имеет ли этот человек должную квалификацию. Внешне он выглядел профессионалом: за пятьдесят, седые волосы, пристойный костюм, одной рукой держит очки, а другой делает какие-то записи. Джилберту казалось, что его скрупулезно оценивают и осуждают, и ему хотелось сказать: не смотрите так на меня, мы с вами говорим о моем сыне. В нем присутствовал глупый страх, что доктор может вдруг обвинить его самого, обнаружит у него какие-то психические проблемы и порекомендует ему немедленно приступить к лечению.

— Я должен объяснить. Он… Когда он был моложе, у него была такая привычка, ну, в общем… когда дела обстояли совсем плохо, он резал себя. Бритвой. По руке.

— Ясно. Не по венам на запястьях?

— Нет, не там. Здесь, — показал он, — выше на руке.

— Вы сказали, когда он был моложе?

— Да. Мы думаем, что он не делал этого, пока его не было здесь. Там у него, похоже, не было никаких неприятностей. Но затем, совсем недавно, он сделал это опять, причем порезал себя очень сильно.

— Вы знаете, что могло заставить его делать это?

— Что вы имеете в виду?