Книга Моя война с 1941 по 1945 - Алексей Фёдоров

Вечером меня не повесили, подумал я, значит, повесят утром. Начался дождь, да ещё какой: как из ведра. Землянку затопило. Я сидел на ступеньках в воде. Шанса бежать не было никакого. Выход плотно завален камнями. Наконец настало утро, и меня вывели из моего заточения. Ефрейтор и солдат получили от офицера пакет и повели меня из деревни. Дорога шла через лес, может даже через тот самый Теплинский. Иду и думаю: если решат расстрелять, побегу. А что: силы есть, бегаю хорошо, в лесу попасть в убегающего не так просто. Надо рискнуть.

Припекало солнце. Дело солдатское – никуда не торопись и всюду будешь вовремя. Километрах в двух от леса ефрейтор предложил перекурить. Дали сигарету и мне, смеются, хлопают по плечу, призывают не бояться. Я спросил: расстреляют ли меня? А они, смеясь, отвечают – нет. Часа через полтора мы подошли к лесистой балке, заполненной немцами. В лесу стоял шикарный автобус. Как выяснилось, это был штаб. Ефрейтор вошел в автобус и кому-то отрапортовал о своём прибытии, затем вернулся, кивнул мне и с солдатами пошёл обратно.

Я стою у автобуса, грязный, усталый, одетый в нищенское тряпье, настроение ужасное. И вдруг слышу: «Гражданин Фёдоров, войдите!»

Захожу в автобус.

– Садитесь, – говорит по-русски офицер в чине капитана. – Будем знакомы. Я тоже русский, моя фамилия Зюзин, работаю при штабе полевой жандармерии переводчиком. Вот этот, – он указал на сидевшего в кресле офицера, – шеф полевой жандармерии. Я прочитал протокол вашего допроса. Считаю, что вы поступили неосторожно, не отвечая на некоторые вопросы. Ведь «передовики» – они звери. Могли вас расстрелять или повесить. И потом, к чему этот риск – переходить линию фронта? Надо беречь свою жизнь. Война скоро кончится. Я тоже очень сожалею о поражении Родины, но считаю, что такая операция необходима для очищения страны от заразы большевизма. Скоро отдохнем. А сейчас идите к ручью, умойтесь, и вас отведут в палатку.

Солдат отвёл меня к ручью. Я старательно вымылся. Мне дали кофе с хлебом и отвели в палатку.

В одном её углу лежал истощённый человек, тоже военнопленный, капитан. В другом было несколько буханок белого хлеба. Из разговора выяснилось, что он – украинец, так же, как и я, пытался через Теплинский лес пробраться на ту сторону Донца. Но лес окружен немцами, и пройти к своим не удалось. Он решил сдаться. После этого начал ругать большевиков, москалей, Сталина. Мне эти разговоры пришлись не по нутру, но я промолчал.

Открылась палатка. Немецкий офицер протянул мне свои ботинки, щётку и гуталин. Я отодвинулся. Хохол говорит мне: «Бери, чисть, получишь буханку хлеба». Видя, что я отказываюсь от работы, офицер спросил почему. Сказал ему, что я тоже офицер, и чистить ботинки кому-то не собираюсь.

Он вдруг заулыбался и сказал, что действительно офицеру чужую обувь чистить негоже, и кинул ботинки хохлу, приказав: «Быстро!» (Schnell.)

А меня позвал выйти. Мы сели на бревно, закурили его сигареты и общались, насколько позволяло мне знание немецкого языка, до тех пор пока капитан не почистил ботинки. Получив пачку сигарет, он поблагодарил немца, а на меня взглянул с ненавистью.

Я лёг и пытался осмыслить своё положение. Было трудно понять, что происходит. С одной стороны – наша пропаганда о зверствах немцев, да и сам я видел, как они расстреливали людей из колонны. С другой – сейчас нормальное, даже гуманное отношение к военнопленным. Что это? Действительно ли немцы уничтожают военнопленных по какой-то системе? Или здесь проявляется индивидуальное отношение отдельных немцев? Факты были настолько противоречивы, что я не мог прийти ни к какому выводу.

Часов в пять вечера к палатке подошёл солдат и повёл меня в штаб. Я вошёл в автобус, там были Зюзин и его шеф – майор. Стол накрыт. Стояли бутылки с вином и один свободный стул. «Мой шеф, – начал Зюзин, – хотел бы поговорить с советским интеллигентом в спокойной обстановке. Это не будет допросом. И на любой вопрос, который вам будет задан шефом, хотите – отвечайте, а хотите – нет. Вы тоже можете задавать вопросы. Право ответа шеф оставляет за собой».

«Что это? Ловушка, замаскированный допрос?» – пролетела мысль. Делать нечего. Сажусь.

– Кто, по-вашему, выиграет войну? – с интересом поглядывая на меня, начал беседу майор. Я ответил, что, конечно, мы.

– Почему?

Я ответил, что у нас много человеческих и технических ресурсов и что, очевидно, союзники скоро откроют второй фронт, а война на два фронта для Германии гибельна.

Майор улыбнулся и возразил:

– Вы знаете, что промышленность всей Европы работает на нас, следовательно, наши ресурсы превышают ваши, а человеческого материала в европейских странах не меньше, чем у вас. И о втором фронте думать рановато. Скоро у вас откроется второй фронт на Дальнем Востоке – японцы ведь наши союзники. В то время как англичане и американцы не смогут начать боевые действия против нас, потому что мы топим их кораблей больше, чем они производят.

Под влиянием нескольких рюмок вина я начал горячиться в споре. Зюзин сказал, что горячиться не стоит, ведь это – спор двух солдат, которые, может быть, больше не увидят друг друга никогда. Майор поинтересовался, много ли азиатов в нашей армии. Я ответил, что у нас представлены народы всех республик. «Кого вы считаете вашим лучшим генералом?» Я ответил, что генерала армии Жукова. Он согласился. «Какой танк вы считаете самым лучшим?» Я сказал, что Т-34. «О, это лучший в мире танк, – признал майор». Потом у нас зашёл разговор о ресурсах. Он сказал, что у Германии очень много синтетического бензина и, кроме того, в Румынии, как он выразился, «мы столбом нефть качаем».

Говорили и спорили мы с этим офицером примерно час. Затем майор ушёл, а Зюзин начал рассказывать о себе. Подробностей не помню – от вина клонило ко сну. Ночью спал как убитый.

9

Утром меня посадили в легковую машину и в компании двух немцев, которые ехали по своим делам, доставили в город Дружковка, в очередной лагерь.

Военнопленные солдаты находились в железобетонном многоэтажном здании производственного назначения прямо на бетонном полу по всем этажам. Для офицеров особо выделенного места не было, да и офицеров не было. Меня поместили в одну комнату с полицаями и врачами-украинцами. Полицаи были молодые солдаты, а врачи все – офицеры. При знакомстве между нами и врачами завязался спор с врачами. Они хором нападали на большевиков, Сталина, москалей, которые со времён Петра эксплуатируют-де Украину. Полицаи в споре не участвовали. Видно было, что эти ребята для сохранения собственной шкуры решили прислуживать немцам. И они добросовестно делали своё дело. Во время трёх– или четырёхдневного пребывания в этом лагере я видел, как не раз гуляли ремни полицаев по спинам голодных военнопленных. А немцы не вмешивались. Во время одного из споров присутствовал лагерный повар – бывший черноморский моряк. Он следил за дискуссией молча, потом встал и, обложив хохлов витиеватым русским матом, предложил мне выйти. Зашли к нему. Он сказал, что мои доводы не убедят эту контру, и что он тоже спорил с ними, а теперь просто их ненавидит. Рассказал о себе, накормил меня жирной свининой, в результате чего у меня сильно расстроился желудок.