Книга Фемида "особого совещания" - Иосиф Шадыро

предыдущем допросе, но этого, к счастью, не произошло.

14 декабря 1937 года после обеда надзиратель вызвал меня с вещами. В камере стали поздравлять с освобождением. Верил в это и я...

Меня завели в отдельный домик во дворе тюрьмы, где за столом сидел подполковник НКВД. Он, будто я был подсудимый, а он — судья, встал и зачитал решение «особого совещания» при НКВД Союза ССР:

За контрреволюционную деятельность против СССР Шадыро Иосиф Савельевич лишается свободы сроком на 10 лет исправительно-трудовых лагерей.

Он несколько раз повторил дату,— 16 ноября 1937 года,— чтобы я запомнил ее. Мне предложили подписаться под приговором, но я категорически отка­зался...

Как ни трудно было поверить в то, что услышал, оно неотвратимо сверши­лось. Надзиратель отвел в комнату, где уже ожидали дальнейшей участи человек 20, Все они были перебежчиками из разных стран и были осуждены на такой же срок.

Погрузили нас в открытую машину и под усиленным конвоем отвезли на пере­сылочный пункт. Подвели к бараку, и комендант крикнул старшему барака, чтобы тот принял пополнение. Здесь застряли довольно надолго.

На пересылках

Как-то раз слышу: меня окликнули по фамилии. Подошел и вижу своего соседа по Саперному проезду, Тимофея Ивановича Смелого. На нем новая, аккуратно сшитая лагерная форма. Обнялись, как родные. Он работал на торговой базе, а теперь посадили на 10 лет. Здесь работает в учетно-распределительной части (УРЧ). Часто занимается приемкой и отправкой заключенных. Через его руки проходят все формуляры и таким образом он узнал обо мне. Отправлять меня, сообщил Тимофей, должны в новый спецлагерь, и он советует не торопиться. Если я согласен задержаться, это можно устроить. Я ответил, что полностью доверяю ему.

Тимофей, имея пропуск из зоны в город, встретился с моей женой и сумел устроить так, что она могла нелегально передавать для меня продуктовые передачи и письма. По его рекомендации меня назначили старостой барака. В мои обя­занности входило: следить за чистотой в бараке и около него, вызывать медработника к больному и отводить в медпункт больных, следить, чтобы всегда была кипяченая вода. В моем подчинении находилось 40 «зэков», я мог ходить по всей территории пересылки, у меня был свой уголок для сна и отдыха.

В моей команде работал один крупный юрист из Москвы, осужденный за какое-то неосторожное высказывание. С его помощью я составил апелляцию о не­законном осуждении меня «особым совещанием». Текст жалобы передал Жене для отправки в Москву, но она решила съездить сама и добиться приема у Генерального прокурора СССР Вышинского. Вышинский внимательно выслушал ее и сказал:

- Жаль, что не посадили и вас. Кого вы приехали защищать? Врага народа!! Идите и сдайте жалобу секретарю. Советую вам через печать отказаться от своего мужа, как от врага народа, который справедливо осужден «особым совещанием» при НКВД Союза ССР за контрреволюционную деятельность.

Убитая горем, Женя вернулась в Ташкент...

На пересылке тем временем скопилось до 27 тысяч человек. Кругом бараки и бараки, еще больше палаток, но и их не хватало. Многие заключенные нахо­дились прямо под открытым небом. На дворе январь: частые дожди со снегом, грязь, сырость. И — страшное чувство безысходности.

Однажды иду в баню, чтобы узнать, когда приводить людей мыться, и слышу стон человека, лежащего на мокрой холодной земле. Подхожу, наклоняюсь к его изможденному лицу с красными воспаленными глазами и слышу, как он шепчет:

— Я врач. Я знаю, что у меня воспаление легких. Необходима срочная помощь.

Его демисезонное пальто промокло от дождя, больного лихорадило. Фельдшера удалось разыскать довольно быстро. Вдвоем мы взяли больного под руки и отвели в нашу убогую больницу.

Я каждый день навещал его, делясь продуктами из своей передачи. Вначале больной был очень плох: метался в бреду, у него был сильный жар, и врач опасался за его жизнь. Но постепенно он стал выкарабкиваться.

Величко Николай Семенович, так звали моего нового друга, осужден, как ока­залось, по той же, что и я, статье. Он тоже перебежчик из Польши. В 1925 году, вместе с двумя братьями и двумя сестрами, перебрались в СССР. Все по спе­циальности — врачи.

У Тимофея Ивановича я узнал, куда направляют Величко. Оказалось, в тот же лагерь, куда и меня. Решили держаться друг друга. После выписки Величко пе­ревели в барак, и я определил его в команду обслуживания.

В марте нового, уже 1938 года его вызвали на этап, который следовал в Тайшетлаг. Мы договорились, что Николай Семенович поедет первым, так как врачей не ставят на общие работы. После того как он там освоится, Тимофей Иванович запишет на этап и меня. Так, решили мы, нам обоим будет легче начинать лагерную жизнь.

Как-то мне в руки попала газета «Правда Востока». В списке реабилитирован­ных и восстановленных в партии читаю фамилию двоюродного брата Шадыро Ивана Федоровича. Его, как оказалось, преследовали после моего ареста. Женя ничего об этом не знала, она не общалась с их семьей, опасаясь навлечь пресле­дование со стороны органов, но это, увы, случилось и без ее участия. Так уж было поставлено: преследованию подвергалось все окружение арестованного.

В письмах Женя жаловалась, что я скрываю от нее правду, а им известно, что каждую ночь с нашей пересылки вывозят машину мертвых. Действительно, многие заключенные умирали от дизентерии, гриппа и других болезней. Я знал об этом от Тимофея Ивановича, через которого проходила вся документация, но на волю об этом, конечно, не писал.

С наступлением лета заключенные ежедневно поливали улицу напротив пе­ресылки. Я решил воспользоваться этой возможностью, чтобы увидеться с Женей. Попасть в группу поливщиков было далеко не просто. На поливку брали уголов­ников, а не политических. Помог все тот же Тимофей Иванович. Я сообщил Жене, когда и куда ей подойти и как себя вести.

Вывели нас с охраной «на свободу» 10 человек, и я увидел свою Женю. Она стояла возле арыка, в том месте, где мы должны были черпать воду. Исстрадав­шееся лицо, в глазах слезы. Больше года мы не виделись.

Набирая воду из арыка, я быстро говорил Жене, стараясь не смотреть на нее. Затем отнес ведро, и когда черпал повторно, говорила уже она, а я слушал. Нас разделяли всего несколько шагов, мы были рядом и в то же время так далеко друг от друга.

8 августа 1938 года меня вызвали на этап. Партию из 42-х человек погрузили в два черных «ворона» и повезли на станцию.

Вагон разбит на отсеки по восемь человек в каждом. Жара на улице стояла