Книга Так громко, так тихо - Лена Буркова

чем удобные, но пустопорожние слова; что нам только смелости и недостает. недостает чуть-чуть веры в себя.

ууу…

«ууу» в квадрате.

в смысле?

в смысле…

… да пофиг ваще. избавить тебя от тяжких раздумий?;)

каким образом?

приятным.

сеанс психоанализа проведешь?

сеанс. еще какой. хи-хи. понимаешь, о чем я?;)))

о чем ты?

прикалываешься?

нет.

пипец ты странная.

пипец хреновый из тебя психолог.

ну ты и шибанутая. тебе норм живется?

норм. а тебе?

проваливай в чс.

с удовольствием.

Стираю профиль. Удаляю приложение. Вырубаю телефон.

Пипец я шибанутая, раз взяла и зарегистрировалась в этом говне. Кому-то пора завязать с прыжками в погань. Да, пора бы уже завязать.

Четверг

В шесть утра гремит будильник.

Я резко просыпаюсь с мыслью: проклятая работа.

Чищу зубы с мыслью: проклятая работа.

Закидываю в себя бутерброд с мыслью: проклятая работа.

Смотрю в овальное зеркало, прикрепленное к стене в ванной комнате.

В полной растерянности.

С недоверием.

Не может быть, быть не может, что это – я. Ни всех милее. Ни всех румяней и белее.

Паук по имени Василий, поселившийся под потолком месяца два-три тому назад и соткавший кружевной гамак, тоже недоумевает: где пресловутая женственность? где чувственность? где секс? вот это вот самое – и есть то самое? вот ты такая, сякая, никакая – и являешься объектом вожделения человеков мужского пола? хе-хе-хе, это что же получается, сериал про «то да се у четырех подруг в мегаполисе» – всего лишь романтизированные враки да гиперболизированные байки?

Стоп-стоп-стоп, оправдываюсь я.

Во-первых, сериал мой любимый рецензировать не смей.

Во-вторых, руки-ноги-шея-опилки в наличии; я просто-напросто не накрашена и не уложена.

В-третьих, белье соблазнительное, платья обтягивающие и шпильки высоченные где-то на антресолях хранятся, в анахронизм превращаются.

Ну а в-четвертых, блин блинский, шестиминутное самоудовлетворение радикально не в счет, потому что оно незначительнее гигиенической процедуры: оно не горячее, не влажное, не стихийное, без ощущения веса на себе.

– Мда-а-а, – вяжет и тянет паутину Василий-телепат, – давненько ты не ощущала вес на себе.

Подтверждая его безотрадные слова, чихаю. Ударяюсь лбом о полотенцесушитель. Обогащаюсь зарядом бодрости.

– Ты – нелепость и неуклюжесть, – соскребая поклажу, замечает Василий. – Наш симбиоз отжил свой век. Уползу от тебя к адекватной девушке, которая не разговаривает с вещами и насекомыми.

Покинутая, не придавленная, не зацелованная, не вылюбленная, в хлопковых трусах и базовой футболке – человек-унисекс, – я машинально трачу время на гигиеническую процедуру и, шесть минут спустя, споласкиваюсь студеной водой.

Затем – бегу на маршрутку.

Затем – выхожу из маршрутки.

Спускаюсь в метро, втискиваюсь в капканы-человечьи-заторы и, безо всякого намека на интим, в рамках благопристойности и комичности – не дышу на фиолетовой ветке, дышу на оранжевой, изгибаюсь, нагибаюсь, вхожу в раж, оголтелым зайцем скачу по эскалатору, врываюсь в здание с бежево-белым фасадом и, забиваясь в кабинет, думаю: проклятая работа.

Как будто и не уходила домой.

Как будто документы, оставленные начальницей с вечера, лежат на моем столе уже двадцать восемь лет.

Испытывая дичайшее раздражение, кладу на них рюкзак.

Опускаюсь на стул. В куртке.

Неподвижно сижу. В куртке.

Все еще вижу аховое отражение в зеркале.

– Здравствуйте, коллега, – говорит начальница. – Вы сегодня необычайно рано. Не хотите раздеться?

– Хочу, – отвечаю я. – Но не перед вами.

Железная женщина смотрит на меня, как на больную.

– Вы в порядке?

– Да, – сглатываю комок в горле. – В порядке. В прописном порядке. Хочется оформить визу, купить билет до Испании или, скажем, до Германии – и найти какой-нибудь пустяковый повод, чтобы не возвращаться.

– И вы туда же?! – сердится капитан бумажного суденышка. – И вы помышляете отчалить от нашего берега?! Модно же нынче восхвалять другие страны!

– Модно. Конечно.

– Да кому вы там нужны?

– Да кому мы здесь нужны?

– Крысы первыми бегут с корабля…

– Вы считаете, что наш корабль тонет?

– Окстись, вольнодумец и провокатор!

С колодок медленно стекает уличная жижа, образуя на вымытом линолеуме неприглядную лужицу.

Раздеваюсь. Перед нею. Завариваю чай в коричневой кружке, которую давно пора выскоблить губкой.

– Коллега, попрошу вас не пить чай на рабочем месте.

Молчу. Не отвечаю.

Пью чай из коричневой кружки на рабочем месте.

Не отвечаю. Молчу.

И, кажется, скоро меня уволят.

Ну да и хрен с ними.

Хрен бы с ними, если бы не медицинские услуги, оплаченные минувшей зимою в рассрочку.

* * *

Что до перерывов – перерывов нет.

Дела. Дела. Дела.

Excel – как изощренный вид пыток.

Раскалывает, крошит, отпиливает мою бетонную голову, мою бетонную голову, для коей таблетки и пилюли подобны лакомству, ради коей уколы ставлю, печенью да почками жертвую.

О благословенный кеторол!

О живительный нектар!

О райское снадобье!

Плодородное. Тонизирующее. Вордостимулирующее.

Бланки, шаблоны и копии прорастают после тебя, как грибы после обильных летних осадков. Только успевай собирать да в стопочки по линеечке раскладывать. Только успевай монотонно накручивать себя размышлениями о том, что жизнь попугайчиков, ежиков и котиков проходит в путешествиях, в Италиях и в Португалиях чудесных, под лимонным солнцем и апельсиновыми деревьями. О том, что мне-то, мне-то, трудоустроенной, не по карману даже наши родные просторы, наши моря и горы великие. О том, что мне-то, мне-то, извечно экономящей, гулять в злачных гетто-курортах, средь старых домишек, отправленных на реновацию; расхаживать по мусорным дюнам да бескрайним холмам славной области; купаться под потоками черного от шлаков дождя; устанавливать рекорды по баттерфляю и брассу в затопленных слезами котлованах; изредка загорать под озоновыми дырами, сгорая и шелуху сбрасывая.

В общем, развлекаться неистово.

Но в основном, конечно, работать.

И дни тянуть. И перерывами не баловаться. И бланками, и шаблонами, и копиями, и скрижалями прорастать.

Делами. Делами. Делами.

* * *

Что до развлечений – то они случаются.

Предположим, когда гром гремит. Когда напольное покрытие трясется. Когда новость о невиданном и неслыханном доселе предательстве по кабинетам со скоростью света распространяется; ставит под сомнение компетентность руководителей – ибо в сердце учреждения, в его сосудах (как бляшка окаянная!) притаился опасный элемент, принявший участие в субботнем митинге, о котором говорят все и повсюду.

Но не эти.

И не тут.

Потому что вокруг – проблем нет.

Так начальство начальства сказало.

Потому что митинги устраивает какая-то горстка маргиналов.

Это тоже оно сказало.

Потому что орган подведомственный, собственного голоса не имеющий, запрещает своим клеркам осквернять священные стены личными мнениями, позорить выходками на неспокойных площадках неспокойного города. Нарушившим запрет, опустившимся до вероломства, укусившим кормящую руку – полный увольнец.

Да будет так.

Задача в короткие сроки выполнена.

Формулировка зафиксирована.

Формулировка прекрасна в своей лаконичности – по собственному желанию, – на самом деле подразумевающая следующее: прошу уволить по собственному желанию, поскольку…

…меня лишат премии, из которой состоит шестьдесят процентов моей зарплаты, ведь оклад установлен в соответствии с минимальным размером оплаты труда;

…меня загнобят замы и рано или поздно вынудят написать заявление (уже точно по собственному);

…на меня надавит профсоюз, в который я ежемесячно «добровольно» отчисляю клок подачки с барского стола – и, как думаете, что заставит сделать?

С приказом ознакомлен.

С записью в трудовой согласен.

Отдаю сотруднику трудовую книжку.

– Работать – от слова «раб», – говорит он, улыбаясь. – Увольняться – от слова «вольная». Смекаете?

Смекаю ли?

Глаза у него ясные. Живые.

И кеды классные. Не туфли уродские, как у этих зануд гладкошерстных.

– Покиньте нейтральную зону, – подмигивает и обольщает опасный