Книга Так громко, так тихо - Лена Буркова

и жажда-власти-отсутствия, как лицо сохранить в бедламе? Как не испачкаться? Как примириться с действительностью, если действительность похожа на имитацию, на низкопробную демоверсию? Как прохладному и свежему воздуху на улице радоваться, когда моросящее небо – цвета мокрого асфальта? Когда лысые деревья обросли коростой из засохшей грязи и реагентов так густо, что уже не дышат? Когда граффити на исторических зданиях превратились в газеты, неподвластные правителям; в мемориальные доски, увековечивающие память о событиях, которые так настойчиво пытаются выскоблить из народной памяти?

Разглядываю, запоминаю, оцифровываю.

Вокруг – никакой магии, никаких бубнов, никакого потустороннего заступничества.

Безнадега.

Антиутопия во плоти.

Можно фильмы снимать без покупного реквизита. Можно вообще фильмы не снимать, ибо декорации – не декорации, ибо автозаки – реально реальные, темнеющие зарешеченными окнами, ждущие прикорм.

Не желаете ли заглянуть на огонек, гражданочка? Асфальт губами разбитыми поцеловать? Лопатки прикладом помассировать?

Не желаю.

Прохожу мимо передвижных камер, мимо стены щитов, мимо людей в форме – с лицами, выражающими готовность пустить в ход резиновые дубинки, если вновь будут акции протеста против запрета акций протеста.

Замечаю, что ботинки у мужиков страшные.

Не дай бог получить такими по лбу или по крестцу.

На всякий случай уношу свой лоб и свой крестец подальше, всеми порами впитывая сладкий аромат дорогого парфюма, шлейфом летящий за ухоженной дамой с недособачкой. Строчащей в некогда запрещенное приложение. Ухом не ведущей. Выбирающей из множества уморительных стикеров подходящий. Находящей толстого кота, который говорит: «Нипанимаю я рыба».

Воспаленные аллергией подбородок, щеки, слизистая зудят, свербят, мучаются, я поднимаю голову, делаю глубокий вдох – и вижу, как над автомобильно-кредитными течениями пролетает бумажный самолетик.

Ухмыляюсь.

Ни сломить его, ни порушить.

Смешно и смешно.

Перевожу взгляд в едва освещенный переулок.

Теряю ухмылку.

Четверо тощих, сгорбленных пенсионеров ругаются у мусорных баков над выброшенной просрочкой – нашей родной, отечественной, не санкционной.

Стыдно и стыдно.

Разглядываю, запоминаю, оцифровываю.

Страна, одержавшая победу в большой войне, вовсе не выглядит триумфатором мирного времени.

* * *

Приятно дома.

Не то что на работе.

Дома – фантики на поверхностях. Полы немыты. Идешь босиком – и к пальцам вечно клеится какая-нибудь чаинка, какая-нибудь крупинка, какая-нибудь крошка черствая. Вечно клеятся мамины поучения:

ты же девочка, девочка, ну откуда у меня, у чистюли, у золушки, такая ленивая дочь? ты простыни когда в последний раз гладила?

мама, ворчу я, кто вообще простыни и полотенца регламентировал гладить? где этот жук? позволь я шлепками его пришлепну? мама, доказываю я, уборка для себя самой – априори бессмысленна. кого мне обманывать? перед кем изображать хозяюшку? я же одна живу, никаких детей, никаких гостей, никаких мужчин, даже фыркающего и гадящего в тапки кота нет.

а жаль, отвечает мама, очень-очень жаль.

ты про фыркающего и гадящего кота?

нет, смешная дочь, я была бы рада, если б ты мужика себе наконец завела, нормального такого, здорового мужика с хорошим ремеслом, ты же молодая, умная, образованная, иными словами – на выданье, тьфу-тьфу, не сглазить бы.

да-да, полные карманы чеков и рекламных буклетов в приданое.

дочь, ну что не так-то? характер, конечно, не сахар, но и не соль, дочь, послушай мать свою.

слушаю.

мать плохого не посоветует.

не посоветует.

найди кого-нибудь, не будь все время одна, сходи в театр, в музей, на танцы, выскользни из пубертатного периода в серьезные отношения.

и с кем я познакомлюсь на танцах? с пятидесятилетним кавалером – инженером по охране труда?

глупая доченька, у меня сердце за тебя болит, ой как болит.

ой хватит, мама, хватит, сейчас мужиков нормальных раз, два и обчелся, и все достойные заняты, а те, что посередине, проживают с мамами, и их мамами, и мамами маминых мам, обобщая вышесказанное, тоже заняты, я же сама себе муж, сама себе жена, сама себе дитятко.

вот именно – дитятко, не готовое к своему дитятку.

Следуя напористым пожеланиям, вечер этот я провожу не одна, а в компании с новым сериалом, который интересен ровно настолько, насколько неинтересна моя жизнь.

Сериал об упоительной-не-нашей-вселенной брызжет красками и музыкой восьмидесятых, играми и приключениями, дружбой и любовью.

В общем, всем тем, чего у меня давно уже нет.

И было ли?

Почтовый ящик – реальный и виртуальный – пуст.

Только спам. Только реклама. Только платежки нескончаемые, требующие погасить основной долг и пени. New Collection. Ярмарка вакансий. Греби деньги экскаватором. Лучший вибратор: раскрываем секреты. Дарим пятьсот бонусов.

Приятели и приятельницы светлого отрочества исчезли с радаров. Отбросили в сторону санки, черевички и скакалки. Нацепили силиконовые маски. Превратились во взрослых. Ненароком натыкаться на их страницы в социальных сетях, исследовать и выискивать свежие фотографии, идентифицировать исключительно по разрезу глаз – слишком болезненный процесс, чтобы повторять его без крайней необходимости.

Кто они такие? Что они такое?

Воспитывающие третьего отпрыска. Прогоняющие четвертого загульного мужа. Снюхавшиеся в захламленных подъездах и парадных. Обнимающие бутылку фирменной глазовской.

У меня – на их-то фоне, всего лишь сравнить, – все не так уж и дерьмово.

Просто тускло.

Врожденная ахромазия.

Просто органы чувств сдали.

Развивающаяся атрофия.

Я же чуяла когда-то?

Помню.

Действительно чуяла.

Запах сорванного сорняка, речной тины и согретой солнцем хвои.

А не пыль, антисептик и чернила.

Я же изучала?

Помню.

Действительно изучала.

Способы плетения венков из одуванчиков, фенечек-мулине, густых, тяжелых волос двоюродной сестры, двадцать пять косичек, она смеялась над комедиями, господи, какой у нее был заразительный смех, на десять улиц, на три деревни. Сейчас она вообще редко улыбается.

Я видела.

Всех и вся.

Вся и всех.

Теперь – взгляд волочу по полу.

По выцветшим гольфам с медведями. По постельному белью с совами.

Нависаю над ними пандовыми синяками от недосыпания.

Водою горькою капаю. Захлебываюсь. Цепляясь за ленту воспоминаний, отматываю кассету коротким грифельным карандашом и тяну, тяну, тяну, пытаясь обнаружить место склейки. Дешевым лаком для ногтей.

Когда, ах, когда магнитофон пленку зажевал и выплюнул?

Когда, ах, когда замолк голос прекрасного далека?

Как отыскать эту точку, эту строчку, эту главу непродуманную? Как вернуться к набранному впопыхах тексту, перебрать его на символы, проштудировать в режиме редактирования – и внести корректорские правки? Доступна ли такая функция? Мысль о том, что прошлое формирует будущее, никогда и ни для кого не была в новинку, но если как следует вникнуть, то волей-неволей возникает вопрос на грани паники: почему счастливые дети, чистые исходные файлы, модифицируются в печальных взрослых? и что произойдет с нами в старости, грядущей за не очень-то веселой зрелостью?

Поддавшись порыву, хватаю телефон. Захожу в приложение. Читаю входящее сообщение.

привет. пообщаемся?

привет. буду рада.

на фотке – ты?

я.

окэ. подходишь.

окэ. вот облегчение…

как делишки? чем занимаешься по жизни?

сижу. перекладываю бумаги с места на место. иногда стою. каждый понедельник дохлой медузой прибиваюсь к грязному берегу. каждое воскресенье достаю дорожную сумку и экстренно собираю вещи.

зачем?

чтобы затолкать их обратно в шкаф.

ржака.

и не говори. гогот до слез и до икоты.

а чем занимаешься прям сейчас?

размышляю о том, как кардинально меняют нас время и окружение. о том, что мы оправдываем свое бездействие внешними факторами; что мы способны на нечто большее,