Книга Так громко, так тихо - Лена Буркова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Молодой человек! – взвизгивает начальница. – Не распространяйте свою ересь! Не вздумайте влиять на зыбкие умы моих подчиненных!
Смекаю: он – бельмо на глазу учреждения.
Также смекаю: я – конкретный изъян в аскетичном интерьере.
Почему мы не пересеклись раньше? Почему не сконнектились? Ах да, разные этажи, разные коридоры, разные столовые комнаты – почти непреодолимые препятствия.
* * *Отложив на время бумажную волокиту, мониторю сайты по подбору персонала. Читаю резюмешки. Оцениваю практический опыт и должностные обязанности. Смеюсь над дополнительной информацией: инициативность, исполнительность, обучаемость, репродуктивность. Удивляюсь фотографиям: как можно выкладывать такие идиотские фотографии?
С шашлыками. С фильтрами-кошачьими-ушками. В спортивных костюмах.
В машине. На машине. У машины.
Дескать, поглядите.
У меня машина есть, есть машина.
Я – классный.
Я – молодец.
Ответственный работник. Порядочный человек. Примерный семьянин.
Хотя бы один из толпы ответственных, порядочных, примерных отмежевался кристальной честностью.
Так и так, машина куплена в кредит.
Семья – развод, алименты, непутевые встречи по выходным.
Работник из меня так себе, да и человек, в общем-то, тоже.
Но нет.
Все сплошь ответственные, порядочные, примерные.
Все погрязли в самообмане.
На отклики адекватных с виду людей мысленно откликаюсь: бегите, глупцы! – и с легким сердцем отклоняю их достойные кандидатуры. Уберегаю от участи прискорбной. Лучи добра посылаю: идите с миром, други, идите с миром.
Остальных соискателей подвергаю русской рулетке: открыть, переслать руководству, получить ответ:
Уважаемый оператор конвейера!
У первого – вуз низкого пошиба.
У второго – губы чересчур пухлые.
Третий – буйной национальности.
А женщина – вообще женщина.
Продолжайте активный поиск
качественных экземпляров, не имеющих склонностей к сознательному и бессознательному сопротивлению. С почтением, главный специалист по всем специалистам.
Ровно в семнадцать тридцать выключаю компьютер.
Складываю документы напечатанным вниз, ратуя за сохранность персональных данных.
Наклоняюсь. Переобуваюсь. Разминаюсь.
Пора тика́ть.
Тика́ю.
Температура упала ниже нуля, и воздух на улице стал изумительно прохладным и свежим.
Синие трамваи дребезжат на поворотах, маленькими жучками ползут по стебелькам изогнутых рельсов. Маршрут за маршрутом. Маршрут за маршрутом. Не отклоняясь. От остановки к остановке. От депо до депо. Строго по расписанию. Не спасаясь застроенными окраинами и дремучими чащами за извилистыми эстакадами.
Аптеки, цветы, шаурма в сырном лаваше и кофе с собой взрываются неоновыми вывесками. Я враз вспоминаю, что сегодня во время обеденного перерыва некогда запрещенное приложение выложило очередной пост про далекую воинскую часть, на территории которой произошел взрыв боеприпасов, повлекший гибель солдат.
– От официальных СМИ – ни слова, – вынесла вердикт начальница, выслушав мой краткий пересказ. – Получается, что все накаляканное – неправда.
– Правда.
– Неправда.
– Правда.
– Неправда!
На том и сошлись.
– Это происки антипатриотов! Спланированные происки!
– Расшифруйте, пожалуйста?
– Нашим детям всеми доступными способами пытаются внушить, что обязательная воинская повинность ничего хорошего не несет!
– А разве несет?
– Конечно! Армия превращает мальчиков в мужчин!
– А я думала – в садовников.
– Коллега! Уж вы-то не позорьтесь! Если продолжите читать некогда запрещенное приложение – по кривой дорожке пойдете! Тем паче у вас имеется природная предрасположенность к сумасбродству!
На том и сошлись.
Ступая на кривую дорожку, со свежей плиткой под ногами, миную кучковатую шеренгу седых бабуль и циррозных, опьяненных дешевым пойлом попрошаек, демонстрирующих мятые бумажные стаканчики от выпитого не ими кофе.
Делаю вид, что не замечаю их.
В зловонной темноте переулка – там, где накануне пенсионеры устраивали ожесточенные бои за пищу, – сверкает обнаженными чреслами статный мужчина под спидами.
Делаю вид, что не замечаю его.
Первый талант, который развивается в этом городе, – быть равнодушной к другим.
Второй талант, который развивается в этом городе, – относиться спокойно к тому, что другие равнодушны к тебе.
* * *Как же хорошо дома.
Как же уютно.
Какое же вкусное светлое нефильтрованное.
Дома – в неприступной крепости моей, в период мимолетного прекращения боевых действий – можно изрядно выпившей плакать, подвывать, по полу кататься, подкроватному да балконному монстрам душу изливать и поутру не стыдиться: ибо кто тебя видел (кроме них, роднулечек, несущих караульную службу, на следующий же день улепетывающих на восстановление к психотерапевту), кто твои речи незанимательные и истеричные слушал?
Дома можно залипнуть на сериале о подростках в блестках, и он, и они интересны ровно настолько, насколько неинтересна моя фигура.
Можно, параллельно просмотру, думать о том, что завтра снова на работу. Заваривать безвкусные чайные пакетики. Тряпочкой из микрофибры оттирать коричневые круги на матовой поверхности стола. Давиться маленькими леденцами-барбарисками, месяцами покоящимися в стеклянной пиале. Коллекционируя ссадины и лиловые кровоподтеки, биться бедрами об острые углы. Расписывать засохшие ручки на черновиках. Зажимать пальцами Ctrl+C и Ctrl+V. Delete. Delete. Delete.
Да – и о Delete.
Еще можно беспрестанно думать об уволенном, мусолить теории, излагать гипотезы: скорбит ли он о потере рабочего места? отмечает ли сию историю рюмкой сорокаградусного «Арарата»? собирается ли вновь пойти на митинг, разгневанный и удрученный пуще прежнего?
Жаль уволенного.
На рынке труда сейчас грустно и негусто. Хорошие вакансии появляются редко – и закрываются мгновенно. Кризис, чтоб его, со всех сторон.
Да.
Жаль уволенного.
Покрасить, что ли, волосы в синий цвет? Набить рукав олдскулом разноцветным? Хрящики ушные кольцами и пусетами расшить? В знак солидарности?
Тоже выгонят.
Тоже буду на рынке труда побираться, на субсидии уповать.
Да и плевать.
Вот только арендная плата. Электроэнергия. Капитальный ремонт.
Вот только обувь осенняя. Пуховик зимний. Стоматология круглогодичная.
Вот только, вот только, вот только…
Пятница
В шесть утра гремит будильник.
Я резко просыпаюсь с мыслью: проклятая работа.
Чищу зубы с мыслью: проклятая работа.
Закидываю в себя бутерброд с мыслью: проклятая работа.
В маршрутке номер девять фантазирую, мечтаю, представляю мир после какого-нибудь апокалипсиса.
К примеру, зомби-апокалипсиса.
Представляю, что вирус стремительно расползся по планете и всем нам больше не нужно ходить на работу.
Рисую, как натяну драные джинсы, старые кроссовки и черную толстовку с киношным злодеем; как раздобуду мачете, закину на плечи пузатый походный рюкзак – и, оставив времени на съедение прежде необходимое, но такое бесполезное барахло, непригодный скарб, отправлюсь лесными тропами в глушь.
За тридевять земель.
Под солнце и дождь.
По лесам и лугам.
Вплавь и вброд.
В поисках небольшого дома у речки – идеального дома у речки (пять звезд, все включено: печка, поленница, керосинка, кровать под пологом, треснутый кувшин, березовый сок).
Эх…
Я даже рыбачить научусь. Огород и цветник организую. Засушу на зиму грибы, ягоды, травы. Если повезет – наткнусь на какого-нибудь молодого человека.
Не маньяка или долбаного извращенца.
А самого обычного молодого человека.
И заживу с ним.
И состарюсь.
Эх…
Вот бы наступил зомби-апокалипсис.
Но пока что – красная буква «М», переходы, эскалаторы, указатели, лавирование, лавирование и лавирование.
Никаких зомби-апокалипсисов не предвидится.
Хотя зомби – вот они, вокруг.
Заблудшие бездушные аудиторы, менеджеры, айтишники, бухгалтеры.
Втыкают в новенькие телефоны. Дрыгают пальцами. Блокируют-разблокируют. Употребляют пустую информацию терабайтами. Отдавливают наспех почищенный перед выходом кроссовок.
Подлюги.
Морщась, вытаскиваю ногу из-под подошв. Промаркированная и заблаговременно утомившаяся, охающая и ахающая, плетусь на галеры.
– Срочно! Срочно! Срочно! Подпишите с сотрудниками индексацию! – с порога отдавливает мозг начальница.
В висках тут же начинает дрожать и пыхтеть битбокс – ни больше ни меньше. Вместо микрофона в руке оказывается телефонная трубка.
Да-да,
