Книга Свет мой, зеркальце - Генри Лайон Олди

— Плохая собака!

Под Альмой растеклась желтая лужа. На холоде от мочи шел пар. Даже с расстояния Ямщик чуял резкий, неприятный запах. Собака заскулила, вымаливая прощение. Прижала уши, дернула хвостом; рискнув нарушить команду «сидеть», на брюхе поползла к Ямщику, нет, к Зинке.

Забыв о собаке, Ямщик обернулся.

Зинка была не здесь. Зинка была не Зинкой. Перехватив Арлекина поудобнее, Ямщик протянул высвободившуюся руку и коснулся мертвой женщины. Пальцы ухватили воздух, как если бы он из зазеркалья пытался тронуть человека, находящегося в реальности. В реальности, мысленно повторил он. Каким чудом, каким сверхъестественным усилием ни выбралась — выломилась?! — Зинка в реальность, человеком она не стала. Женщина колебалась в искрящемся морозном воздухе, размывалась, с каждой секундой теряла плотскость.

Уходит, понял Ямщик. Там ей не жить. А здесь она что, жила, спросил он сам себя. Здесь — жила?!

— Зинаида Петровна?

От сквера бежала девушка в серой дубленке. За девушкой, вываливаясь из кармана, волочился поводок. Казалось, девушка — собака, сбежавшая от владельца. Нет, иначе: судя по лицу девушки, лицу, на котором ужас мешался с восторгом, она бежала к владельцу, удрав из чужого дома. Споткнувшись, девушка упала на колени, вскочила, не чувствуя боли:

— Зинаида Петровна! Божечки, вы же умерли…

— Ната! Возьми Альму на поводок!

— Зинаида…

— Немедленно!

— А мы Альмочку вашу к себе… К себе взяли!..

— Спасибо, — Зинка улыбнулась. — Спасибо, Натуся…

— Зинаидочка Петровна…

Слезы текли по девичьему лицу. Зинка таяла в слезах, в воздухе, в жизни по ту и эту сторону зеркала. Распадалась лохмотьями, обрывками, перьями неяркого, трепещущего света. Ветер обвился вокруг нее, утаскивая последнее, что еще оставалось. Ямщик надеялся, что Зинка напоследок что-нибудь скажет ему, попрощается, пожелает удачи, но она молчала. А может, сказала, пожелала, только он не услышал. Ну да, конечно, не услышал, глухарь.

— Альма, ко мне! Ой, ну что же я реву, дура…

Овчарка завыла, как по покойнику.

3

Вместо песенок тромбоны

Вот уже много лет Ямщик полагал себя мизантропом, а значит, человеком рассудочным, хладнокровным, мало склонным к бурному проявлению чувств; по Кабучиной классификации амплуа — резонер или, если угодно, благородный отец. Но то, что случилось сегодняшним безумным вечером, без паузы обернувшимся сумасшедшей ночью, не лезло ни в какие ворота, хоть распахни их настежь. Ямщик не узнавал сам себя; вернее, не узнал бы, если бы хоть на миг вернулся в обычное состояние духа. Зинкин визг что-то повредил в его мозгу, измученном прихотями зазеркалья. Отвинтил тайную гайку, сорвал резьбу; высверлил дырку там, где раньше была плоскость.

Это напоминало опьянение. До таких зияющих высот — парадокс лучше всего описывал ситуацию — Ямщик не напивался никогда, даже на собственной свадьбе, оглушенный пониманием, что это случилось, и он, черт возьми, здесь присутствует не в качестве гостя. И вот случилось, без вина, пива и водки, только с визгом, который еще звучал где-то в затылке, сопровождаемый рыдающим контрапунктом: «Зинаидочка Петровна…»

Все, что происходило, он помнил — вспомнил назавтра! — урывками, фрагментами, вне логической связи. Вот он пляшет на «Женитьбе Фигаро», оккупировав авансцену малого зала ТОБ, и горланит в ритме «пять четвертей»:

— Опера-буфф Моцарта по пьесе Бомарше на либретто Лоренцо да Понте! Понте дороже денег! Буфф-Моцарт по опере Лоренцо на Бомарше! Налетай, подешевело! Либретто да Понте!

В зазеркалье сцена, восстановленная по минимуму кривых отражений — начищенная медь и никель ручек, хрусталь люстры, очки зрителей — выглядит жутковато. Оркестровая яма и вовсе адова дыра. Музыка, несущаяся оттуда, искажается, превращается в звуки дьявольского оркестра. Плечом к плечу с Ямщиком, нимало не смущаясь буйным присутствием «коллеги», лукавый цирюльник Фигаро обнимает ангела-Керубино, чистит ему поникшие перышки и вовсю распевает «Мальчика резвого»:

— Будешь воином суровым И усатым, и здоровым, С острой саблей, с медной каской И со шпорой, и с тюрбаном, С лютым видом, с пустым карманом, Чести много, а денег мало!

Ямщик затягивает не в лад:

— А денег мало, а денег мало!

В углу сцены за столиком — граф Альмавива. Слуга наливает ему бокал вина. Слуга мал ростом, считай, карлик. Мешковатые штаны, папироска в углу рта. Еще двое слуг-близнецов, игнорируя тот факт, что режиссерское решение их не предусмотрело, кувыркаются по углам, демонстрируют залу голые задницы.

Бесы, радуется Ямщик. Ну, значит, будет весело. Бесы сегодня впервые без вожака. А может, просто Ямщик вожака не видит.

— Вместо песенок тромбоны, Барабаны, бомбардоны Разревутся на все тоны, Разнесутся далеко…

Музыка глохнет, рвется, снова нарастает. Это не музыка — сирена. Ямщик на проспекте, в гуще машин. На него несется «скорая помощь», спешит по вызову. За скорой тянется шлейф белого грязноватого дыма — отражения в витринах и окнах домов размазываются, с трудом поспевают за движением машины.

— Мечтал! — вопит Ямщик, раскидывая руки крестом. Может быть, даже красным крестом. — Всю жизнь мечтал!

Он не успевает заявить городу и миру, о чем мечтал всю жизнь. Кажется, о том, чтобы его сбила «скорая». Яростная торпеда под вой сирены проносится сквозь Ямщика, мчится дальше. Еще одна машина, еще…

Ямщик садится на проезжую часть.

— Аматэрасу! — объясняет он шайке бесов, сгрудившихся вокруг. — Японская богиня Аматэрасу! Поняли?

— Аматэрасу! — радуются бесы.

— Япона мать!

— Наматрасу!

— Матьниразу!

— Тирамису! Ниппон Тирамису!

— Зеркало, болваны! У нее было зеркало, она его разбила…

— У попа была собака…

— Он ее убил!

— Глянул в осколок воин, видит: другой воин! Начали рубиться, и оба зарубились…

— Убил! И в землю закопал!

— Глянул в осколок купец, видит: другой купец! Начал демпинг и весь разорился…

— …ехал на ярмарку ухарь-купец!..

— Глянул в осколок царь, видит: другой царь! Начал войну и проиграл…

— Знаем! — внезапно заорали бесы.

— В курсе!

— Не дурней тебя!

— «Кодзики»! «Сказания о деяниях древности»!

— Глянул мудрец, глаза зажмурил! Сидит жмурик жмуриком…