Книга Свет мой, зеркальце - Генри Лайон Олди

— Жизнь-то определенно налаживается!

Есть жилье: тренерская с залом. Если что, можно к Вере переехать. У них в квартире кругом зеркала, опять же Верунчик с ее карманным зеркальцем сильно способствует натурализации. Есть семья: Зинка, кот, Вера. Вопросы? Ничего, ответим, от нас не убудет. Ребенок подрастет, вопросов станет меньше, а там и вовсе сойдут на нет. Ну, коляска. Инвалидная коляска. Так я ведь ходячий? Она снаружи поездит, я внутри похожу. Жизни Верке отмерено щедрой рукой, если, конечно, извиняюсь за каламбур, руки на себя не наложит. Впрочем, если и наложит, так в старости. Сколько ей было на званом приеме: семьдесят? Больше? Интересно, я здесь тоже еще шесть десятков лет протяну? Контакт, есть контакт, отражение с оригиналом — сестры навек. Вот, будет возможность проверить. Ямы огибаем, в гиблые топи не суемся, кати-городцев расстреливаем, пиявок и гнуса избегаем — короче, все шансы стать долгожителем. На могиле двойника спляшу! А что пиво невкусное, так это мы перебьемся…

Скрип-скрип.

Буду ходить.

Скрип-скрип-скрип.

Не буду ходить.

Крик-крик-крик. Нет, ничего.

Нет, чего.

То, что он принял за крик, оказалось лаем. На повороте к кованой ограде, за которой располагался трехэтажный офисный центр, предлагавший населению все услуги, от шенгенских виз до печати визиток, бетонный бордюр загибался острым углом. Вопреки логике поворота, угол был развернут к Ямщику не вершиной, а пустым пространством, открытым закутком между двумя серыми стенками высотой метра в полтора — памятник безымянному литератору в виде раскрытой книги. Наверное, раньше тут что-то стояло: урна, к примеру. Сейчас там тоже что-то стояло, верней, кто-то: забившись в угол, Арлекин сжался в комок. Выход из тупика коту загораживала собака, немецкая овчарка лет шести на вид. Вздыбив шерсть на холке, собака уже не лаяла — рычала, хрипела, готовая в любой момент кинуться на добычу. Из клокочущей пасти капала слюна, губы вздернулись, обнажив желтые клыки и часть десен.

Для выхода в зазеркалье, где его мог бы достать другой кот, но никак не собака, Арлекину не хватало свободного места. Два-три шага, вильнуть телом — и рыжий прохвост был бы спасен. Но овчарка загнала его в ловушку. Вероятно, Арлекин сумел бы в прыжке махнуть на край бордюра, даже наверняка сумел бы, но страх лишил кота его обычной изобретательности. А может, кот отлично понимал, что извернись он, прыгни, желая удрать — и это верней приказа бросит собаку вперед. Когти ли царапнут по бетонной кромке, зубы ли вцепятся в уязвимую плоть — это еще бабка надвое сказала, кто успеет первым.

— Фу!

Ямщик выхватил рогатку. Собака не слышала его команды, а и слышала бы, так вряд ли бы послушалась, но вопль вырвался сам собой, без участия скептика-разума. Правая рука нырнула в карман пуховика. Стальной шарик лег, нет, прыгнул в «кожето̀к», резиновые тяжи, скрипя, натянулись до упора…

Мимо, застонал Ямщик.

С опозданием он понял, что не промахнулся. В отличие от собратьев Арлекина по кошачьему племени, уязвимых для снарядов, пущенных в зазеркалье — это подтвердил своей смертью давний Арлекинов обидчик — собака даже не заметила, что убийственный кругляш прошел насквозь через ее голову и с глухим, едва ли не человеческим оханьем срикошетил от стенки. В зазеркалье на бетоне осталась выбоина, которая быстро начала зарастать, заполняться серой кашей — в реальности бетонная книга не пострадала. Я чуть не убил его, ахнул Ямщик. Еще чуть-чуть, и я попал бы в Арлекина! Адреналин, кипящий в крови, толкал его вперед. Кинься на нее, приказывал адреналин. Ну же! Зверь против зверя! Выхвати увесистые субурито, и в бой! Остатки здравого смысла из последних сил держали Ямщика за шиворот, крича в оба уха, что если колотушка и заденет кого-то, так скорее кота, чем собаку, и овчарку твой нелепый, твой бесполезный порыв, Ямщичок, вряд задержит даже на жалкую долю секунды, и уж точно не остановит…

— Ы-ы-ы!

Зинка, не плачь, хотел сказать Ямщик. Не плачь, Зинка. Там, где мы ничего не можем, мы не должны ничего хотеть. Ну, пойди, оближи эту бешеную суку. Что? Ты не лижешь собак? Тогда ы-ы, и ждем финала.

У него задрожали руки. Страшное еще не произошло, страшное только ожидалось, а руки задрожали. И колени. Поджилки. Губы тоже. Уши заложило, как в самолете. Накатила тошнота, по-быстрому, со сноровкой опытного грабителя, обшарила желудок липкими пальцами, сунулась в глотку. Тело все поняло раньше, чем медлительный разум.

— И-и-и-и-и!

Плач, сходный с подвыванием дебила, превратился в визг. Никогда раньше Ямщик не слышал, чтобы Зинка визжала. Он вообще никогда не слышал, чтобы кто-то визжал так. Звук забирался на высоту, перед которой Эверест был — плюнуть и растереть; звук превращался в бритвенное лезвие, вспарывал слух и уходил за пределы человеческого восприятия. Болезненно заныли зубы, словно Ямщик набрал полный рот ледяной воды. Под ложечкой вздрогнула инфарктная вибрация. А Зинка все визжала и визжала, и Ямщик боялся обернуться к ней, сам не зная, чего боится больше: увидеть отчаявшуюся Зинку или упасть, не устояв на ногах. Визг держал ход времени, будто пса на туго натянутом поводке: разинутая пасть овчарки медлила щелкнуть клыками, Арлекин, рыжий комок ужаса, превратился в кусок необработанной пейзажной яшмы. Это не визг, понял Ямщик, а еще понял, что сошел с ума. Это мольба, нет, молитва, нет, требование безъязыкой, утратившей речь женщины, только я понятия не имею, кого умоляют и от кого требуют. Завизжи я так сегодня утром, и приговор «не будет ходить» мигом превратился бы в надежду «будет ходить», просто я не умею как следует визжать, молить, требовать, не умею и никогда не научусь.

— …!!!

Этот звук не передавался на письме.

Треснуло окно на втором этаже театра, в гримуборной. Треснуло, даром что было замазано белилами, окно на первом этаже, в дамском туалете. Треснули два окна, одно над другим, в офисном центре. Вниз, на асфальт, будто ледяные сосульки с карниза, посыпались осколки. Взорвались зеркала заднего вида на автомобилях, припаркованных у ограды. Черная «Mazda Sedan», красная «Audi Sportback», синий металлик «Chevrolet Aveo» — сиди водители за рулем, а не в кабинетах офисов, все утратили бы возможность видеть, что творится за их спинами, и наверное, к счастью, потому что оглядываться назад — дурная примета. Сорвались с крыш и карнизов, пернатой тучей ударили в небо галки, воробьи, голуби, одуревшие от страха. По снегу, отсюда до сквера, пробежала мелкая рябь, словно снег в единый миг растаял, обернулся водой, озерной гладью.

— Альма, фу!

Овчарка села на задние лапы, будто ее рванули за уши.

— Фу, кому сказала! Сидеть!

Овчарка села, мелко вздрагивая. Альма, или как там ее звали, дышала часто-часто, вывалив язык. Арлекин решился, прыгнул — легко, как в молодости, взлетел на стенку, вихрем пронесся к остолбеневшему Ямщику, вильнул телом, уходя в зазеркалье, и соскочил, укрывшись за ногами хозяина. Ямщик подхватил кота на руки, готов бежать в любой момент, если собака все-таки кинется, а зазеркалье не спасет.