Книга Приют гнева и снов - Карен Коулс

Мертворождение».

Не могу оторвать глаз от этих слова.

– Тогда где ее могила?

Его лицо кажется осунувшимся и пепельным.

– Боюсь, я не знаю. Мертворожденные… – Грустные глаза Диаманта встречаются с моими. – Их могилы остаются безымянными. Потому нет и записи.

Значит, как и сказал Уомак, она будто и не жила вовсе. Я сжимаю руки до белых костяшек и дышу.

– А Прайс?

Диамант поворачивается к камере.

– Тоже галлюцинация.

Так значит, эта мерзкая тварь еще жива.

– Я не убила его?

– Нет, – бросает он.

Диамант складывает камеру, потом накрывает ее тканью.

Пусть он ошибается. Пожалуйста, пусть он будет неправ.

– Вы уверены?

– Да.

Он все еще возится с тканью, складывает ее то так, то эдак, затем разворачивает, только чтобы сложить снова, в точности как раньше.

– Я часто вижу его во сне, – признаюсь я. – Его руки. – Меня пробирает дрожь. – Я все еще вижу его там, под водой.

– Этого не было. – Он словно бросает эти слова наотмашь. Затем выпрямляется и снова утирает лоб, добавляя еще одну полоску пыли к первой[23]. – Больше не рассказывайте об этом никогда и никому. – Он перестает возиться с камерой, делает глубокий вдох и наконец решается взглянуть на меня. – Обещайте мне.

Я киваю.

– Настало время смотреть в будущее, Мод, – продолжает он. – Прошлое теперь позади, и не нужно больше его тревожить. Перед вами новая свободная жизнь. Вы должны думать о ней.

Свобода? Пока Прайс ходит и дышит на этой земле? Я никогда не буду в безопасности. Никогда.

Глава 35

Мне больше не дают лекарств. Больше никаких микстур, чисток или инъекций. Возможно, они просто потеряли всякую надежду вылечить меня и не хотят больше тратить впустую лекарства. Дверь ко мне все еще запирают. Я это знаю, потому что проверяю запор каждый раз после их ухода.

Мир стал более ярким, даже слишком ярким для моих глаз. Звуки режут слух, они громкие и острые. Достаточно и шороха при соприкосновении моего рукава с телом, чтобы кончики пальцев отозвались болью. Я отвыкла от всего этого, от этой чувствительности, и скучаю по прежнему онемению, когда все углы казались притупленными и голова не кружилась от вращения мира.

Ключи гремят в замке. Я вскакиваю и прижимаюсь спиной к стене, но это всего лишь Красотка.

– Собирайся, – произносит она странно радостным голосом. – Доктор ждет.

Сердце совершает маленький кульбит. Наконец-то.

Она не держит меня под руку, когда мы спускаемся по лестнице. Судя по всему, я больше не представляю собой угрозу.

– Вы поверили мне тогда, правда? – смотрю на нее я. – Когда я только появилась здесь и сказала, что меня зовут Мод, а не Мэри.

Она едва заметно улыбается, но избегает моего взгляда. Может, она забыла. В конце концов, это было так давно, с тех пор она наверняка вымыла не одного пациента и остригла не одну голову.

Мы проходим мимо двери Диаманта.

– Стойте. – Я делаю шаг назад. – Мне не хочется видеть Уомака.

– На этот раз захочется.

Я ей не верю, но любопытство пересиливает. К тому же у меня нет выбора. Она толкает дверь в кабинет. Его кресло пусто, он сидит за столом. На коленях Сливы картонная коробка. Она улыбается – это первая улыбка, которую я застала на ее лице. Она полностью изменила ее, сделала почти красивой. Уомак тоже улыбается, будто между ними какой-то секрет. Его улыбка заставляет меня вздрогнуть.

– Что? – спрашиваю я.

Слива протягивает мне коробку.

– Это твое. Твои вещи.

– Мое? – Я просто смотрю на коробку. – Никогда раньше не видела ее.

– Нам дали эту коробку, когда ты поступила к нам.

– О-о…

Интересно, почему мне отдают ее сейчас, когда от нее уже нет никакой пользы. Коробка невелика и не кажется такой уж тяжелой, когда я беру ее. Так значит, в нее уместилось все мое прошлое? Я не осмеливаюсь открыть ее в страхе, что знакомый запах вернет меня в прошлое и погрузит меня во весь этот ужас.

– Я посмотрю попозже, – говорю я, – в своей комнате.

Когда буду одна, подальше от ваших любопытных глаз.

– Это официально подтверждает твою вменяемость, – говорит Уомак, но его фальшивая улыбка дрожит и теперь больше напоминает усмешку. – Ты здорова, Мэри. – Он подталкивает ко мне метрическую книгу через весь стол и снова предпринимает попытку выдавить улыбку.

Мне требуется какое-то время, чтобы найти свое имя в списке, свое неправильное имя, и провести по строке, отчеркнутой на странице, до последней колонке, где значится: «Здорова с 2 апреля 1907».

– Значит, мне вернут свободу?

Я смотрю в окно, на колышущуюся листву деревьев, на серые низкие облака.

– Безусловно. Нам понадобится еще несколько дней, чтобы все подготовить, но с понедельника, да, ты станешь свободной женщиной.

Свободной женщиной. Свободной идти туда, куда я хочу, и никто больше не будет наблюдать за каждым моим движением, никто не будет держать меня под руку. Никого вообще больше не будет.

– Но есть некоторые условия, – продолжает Уомак. – Если ты что-нибудь учинишь, совершишь какое-нибудь преступление, тебя моментально вернут сюда.

Я смотрю в его глаза, вижу в них страх – и улыбаюсь.

Поднявшись на цыпочки, я вглядываюсь в рощу вдалеке, виднеющуюся из моего окна. Завтра я буду там, за пределами этих стен. Раньше я так мечтала о свободе, но теперь, когда она стала реальностью, моя уверенность уже не так тверда. Мир стал таким чуждым мне, а эта маленькая тюрьма такая знакомая, такая безопасная.

Сон не приходит. Разум рисует картины невыразимых опасностей и ужасов, и мужчин с белыми пальцами и грязными ногтями. Какой же трусихой я стала. Прайс позаботился об этом, и Имоджен, и Уомак. Ненависть так скручивает внутренности, что я содрогаюсь. Руки и ноги словно колют булавками и иголками, когда я ворочаюсь. Не позволю им победить. Не позволю.

Слива приходит за мной после завтрака.

– Ты готова?

Ее взгляд падает на картонную коробку.

– Ты не одета. – Она цокает. – Не можешь же ты выйти в люди прямо в таком виде. Ты ее даже не открыла. – Она поднимает крышку и достает мое старое зеленое платье. – Давай же, поторапливайся.

Это не тот запах, которого я боялась, – не прошлого, не Прайса, а всего лишь картона со слабым духом плесени.

Я стягиваю колючее шерстяное платье и надеваю собственное. Оно чистое, но выцветшее и слишком велико мне, ткань свисает с худых рук и опавших плеч.

– Придется перешить его, когда вернешься домой, – произносит Слива.

– Да, – киваю я. – Да, так и стоит сделать. – В воображаемой комнате