Книга Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина - Евгений Акельев

Встречаются и случаи доносов москвичей на соседей, подозревавшихся в содержании воровских притонов. Так, 22 октября 1746 года к сыщику Ивану Каину обратились горожане с жалобой на соседку Акулину Иванову, у которой «пристают неведомо какие люди и непрестанно меняют червонцы и рублевые манеты»[417]. Впрочем, эти примеры достаточно редки. Чаще всего можно наблюдать иную картину: москвичи, подчас живя бок о бок с настоящими воровскими притонами, не проявляют при этом никакой инициативы, чтобы избавиться от опасного соседства.

Воровской язык

Первым в России письменным памятником, в котором зафиксирован сленг преступников, является жизнеописание Ваньки Каина («Автобиография»)[418], которое еще при жизни героя распространялось в списках, а затем до конца XVIII века многократно переиздавалось. К сожалению, профессиональный воровской язык никогда не фиксировался в следственных материалах, поэтому «Автобиография» Каина является уникальным источником для реконструкции воровского арго XVIII века.

Лексика, которая содержится в данном произведении, по большей части относится к сфере деятельности преступников, обозначая те слова и понятия, которые напрямую связаны с ремеслом «мошенников». Так, вместо слова «вор» здесь говорится «брат нашего сукна», «отправиться на кражу» обозначается как «пойти на черную работу», украсть — «поработать» (например, «поработал в маленьком бауле денег 340 рублей»), а мошенничать — «подавать милостыню». Вместо «обчистить карманы» говорилось «пошевелить в кармане». Орудие грабителя, кистень, называлось «гостинцем», а вместо «ударить кистенем» говорили просто «угостить». Пьяного человека, содержимое карманов которого часто становилось легкой добычей преступников, именовали «сырым». Вместо слова «тревога» здесь употреблялось выражение «мелкая раструска».

Особенные названия получали и те места, куда вор старался не попадать: тюрьма — «каменный мешок», застенок — «немшоная (то есть не покрытая мхом, холодная. — Е.А.) баня», Тайная канцелярия — «Стукалов монастырь». Использовались целые словосочетания, которые, предположительно, употреблялись в стандартных для «мошенника» ситуациях. Например, вместо «товарищ попался в тюрьму, нужно скорее дать взятку, чтобы его освободили» говорилось «овин горит, а молотильщики обедать просят»[419].

(Заметим, что некоторые из выражений воровского арго, употребляемые в «Автобиографии», ходили и в XIX веке, когда они были записаны собирателями[420].)

Почти все «мошенники», проходившие по «делу Ивана Каина», на допросах назвали свои клички. В то же время подозреваемые, которые не относились к воровской среде, кличек не имели. Так, семнадцатилетний сапожник крестьянский сын Максим Тимофеев Лылов, как мы помним, схваченный в компании «мошенников» ночью 28 декабря 1741 года в притоне Андрея Федулова, на допросе назвал имя своего отца — Тимофей Тимофеев сын Лылов. Как видим, он, в отличие от профессиональных преступников, носил семейное прозвище. Клички «мошенников» были не родовыми, а индивидуальными. Например, Максим Иванов сын по прозвищу Щегол или Клест показал, «что ему прозвание Клест из робячества мирское»[421].

Самая часто встречающаяся в рассматриваемых нами следственных документах воровская кличка — Каин. Можно подивиться той настойчивости, с которой Иван Осипов сохранял верность этому, мягко говоря, не слишком почетному прозвищу. Так он называл себя не только на всех допросах, но и во всех доношениях и «изветах».

Неизвестно, кто и каким образом придумывал и давал клички. Однако можно догадаться, что какие-то прозвища являлись отражением особенностей внешности их носителей: Михайла Голован, Иван Рот и Денис Криворотый, Кондратий Безрукий, Петр Губан, Петр Нюхала, Иван Плешивый, Кирилл Рубец, Тихон Широкий, Тихон Белый, Гаврила Рыжий, Иван Медный. В других случаях кличка подчеркивала черты характера (Дмитрий Востряк, Иван Дикой, Григорий Удалой, Иван Сердитка, Петр Сухой, Савелий Плохой, Иван Буза и т. д.), иногда обозначала профессию (Иван Кувай, Афанасий Столяр, Никита Монах) или имущественное положение (Иван Голый). Иногда в кличке закреплялись какие-то биографические сведения, в частности указания на национальную принадлежность (Алексей Ляхов, Иван Швет, Максим Поляк, Андрей Мурза). Однако теперь уже невозможно установить, почему одних «мошенников» прозвали Иван Гусь, Дмитрий Таракан, Андреян Петух, Герасим Кобыла, Петр Волк, Петр Асетрина, Иван Мотыль, Сергей Чижик, а других — Иван Метла, Данила Петля, Иван Лепешка[422].

Часто кличку можно расценить как насмешку над человеком, которым ее награждали. Шуточный характер некоторых прозвищ подтверждается и в показаниях самих «мошенников». Так, про одного из своих сообщников, Дмитрия Кутилина, Каин добавил подробность: товарищи его «за смех называли Худдырой»[423].

Неписаные законы

К сожалению, в нашем распоряжении нет прямой информации о воровских законах XVIII века, поэтому мы вынуждены довольствоваться косвенными сведениями о них.

Ванька Каин в своем доношении от 28 декабря 1741 года выступал как член преступного сообщества, которое он предал. Преступное сообщество Москвы было довольно многочисленно, и все «мошенники» имели воровские клички. В конце доношения Каин просил срочно выделить солдат для сыска его «товарищей», опасаясь, «чтоб от оных моих товарыщей не учинилось смертных убивств, и в том бы мне от того паче не пострадать». Следовательно, в среде московских «мошенников» XVIII века могли иметь место случаи самосуда, а значит, существовали и некие неписаные законы, которые вор-ренегат нарушил.

О том, что во времена Каина московских преступников объединяли определенные правила, которым все они подчинялись, свидетельствуют случаи проявления удивительной сплоченности, например при совместных «гастролях» в другие города и на ярмарки. Иногда в них участвовало до двух десятков профессиональных московских воров — специалистов по карманным и банным кражам. На ярмарках они использовали все свои умения, а добычу собирали и делили по возвращении в Москву[424].

Есть множество примеров проявления воровской солидарности. Так, пятнадцатилетний «мошенник» Алексей Елахов, пойманный Каином 3 января 1742 года возле острога Сыскного приказа, показал, что пришел туда, несмотря на большой риск быть арестованным (что и произошло), «для свидания с содержащимся в том остроге колодником школьником Леонтьем Юдиным»[425].