Книга Ярость и рассвет - Рене Ахдие

Как и ее жилец, комната выглядела холодной и непривлекательной – вряд ли она предложит хоть какой-то намек на ясность.

«Эта комната выглядит так, будто в ней раньше была тюремная камера».

Она вздохнула, и звук, поднявшись вверх, отразился обратно к ней с высоты сводчатого потолка. Шарзад ходила по периметру комнаты, ее босые ноги оставляли отпечатки на блестящем черном ониксе. Затем они исчезли без следа, подобно высказанной шепотом фразе.

Единственная лампа в центре комнаты выглядела жуткой и заброшенной. Она не могла обеспечить достаточно света, что делало ее мерцающую тень на холодном белом алебастре скорее зловещей, чем красивой.

Это было печальным местом для убежища с таким же непреклонным видом, как и его хозяин.

Чем дольше Шарзад смотрела на комнату, тем больше она осознавала и меньше понимала. У всего в этой комнате было свое конкретное назначение – порядок, призванный служить его существованию. Единственным, что было не на своем месте, являлась она и перепачканные кровью ленты, лежащие на краю высокой кровати. Любой признак жизни – или затяжных эмоций – не принадлежал этой комнате.

Шарзад подошла к постели и отбросила окровавленную ткань. Затем собрала неиспользованные полоски вместе с маленькой емкостью мази, которые Халид достал из деревянного ящика, когда они пришли. Огромная дверца шкафа все еще была приоткрыта. Шарзад подошла к нему, держа в руках чистую материю и баночку мази. Потянув за одно из бронзовых колец, заглянула внутрь. Так же, как и всё в комнате, его полки были педантичными в своей конструкции и в расположении на них предметов. Две из них были заставлены книгами в порядке убывания их высоты, а другая – забита аккуратно сложенными свитками, скрепленными восковой печатью. На уровне глаз стояло множество баночек разных размеров и форм. Пустое место для емкости с мазью было хорошо видно, и Шарзад поставила ее, положив рядом полоски неиспользованной ткани, на их четко разграниченные позиции.

Когда она закрывала дверцу, ее взгляд упал на кожаный рукав, заполненный листами пергамента, что лежал на полке высоко над ней, зажатый между двумя массивными томами, будто запоздалая мысль.

Казалось, он занимает не свое место. Прямо как она.

В глубине души девушка понимала: ей лучше оставить его как есть. Это была не ее комната. Это были не ее вещи.

Но… он звал ее. Это собрание запоздалых мыслей шептало ее имя, словно из-за двери, закрытой запрещенным ключом. Шарзад смотрела вверх на рукав из кожи.

Как и в истории о Тале со связкой ключей ее синебородого мужа, пергамент умолял о внимании.

И так же, как Тала, она не могла его игнорировать.

Ей следует знать.

Шарзад, встав на цыпочки, потянула кожаный рукав обеими руками. Он скользнул между томов, и она прижала его к груди на какой-то беспокойный момент, прежде чем опуститься коленями на черный оникс. Холодные мурашки страха пробежали по спине, когда она вытащила сверток. Листы пергамента в нем находились в беспорядке, поэтому девушка схватила всю стопку и осторожно перевернула ее.

Первым, что она заметила внизу, оказалась официальная подпись Халида, выведенная четким, аккуратным почерком. Когда ее глаза пробежались по остальной части страницы, она тут же поняла – это письмо…

Письмо с извинениями, адресованное семье из Рея.

Шарзад повернулась к следующему листу пергамента.

Это было другое письмо с извинениями. Написанное для другой семьи.

Когда она перебирала стопку пергамента, у нее перед глазами проплыло понимание. Осознание.

Это были письма с извинениями для семей девушек, убитых на рассвете мозолистой рукой и шелковым шнурком.

Каждое оказалось датированным. Каждое признавало исключительную ответственность Халида. Ни одно из них не давало никакого объяснения этим смертям. Никакого оправдания.

Он просто извинялся. В такой открытой и полной чувств манере, что у нее пересохло в горле и заболело в груди.

Было ясно: письма написаны без намерения доставить их. Слова Халида казались слишком личными, полными самоанализа, чтобы показать, что он предназначал их только для собственных глаз. Но его беззастенчивая ненависть к самому себе резала Шарзад подобно только что заточенному ножу.

Он писал о том, как смотрел в испуганные лица и полные слез глаза с ужасающим знанием того, что забирал у семей их радость. Крал у них самое сокровенное, будто имел на это право. Будто кто-либо вообще имел на это право.

…Ваше дитя не идея и не прихоть. Ваше дитя – это самое сокровенное сокровище. И вы никогда не простите меня за то, что я сделал. Так же, как и я никогда себя не прощу.

…Знайте, что она не боялась. Когда она посмотрела в лицо монстра, приговорившего ее к смерти, она не испугалась. Я бы очень хотел иметь половину, хотя бы половину ее мужества и четверть ее духа.

…В свою последнюю ночь Роя попросила принести ей сантур. На звуки ее игры к двери подошли все стражники в коридоре, а я стоял в саду и слушал как холодный, бесчувственный ублюдок, которым являюсь. Это была самая красивая музыка, что я когда-либо слышал в своей жизни. Музыка, при воспоминании о которой все остальное становится тусклым и бесцветным.

По щекам Шарзад потекли слезы. Она начала быстрее листать страницы.

Пока не нашла письмо, адресованное семье Резы бин-Латифа.

Как можно начать извиняться за то, что украл у мира свет? Слова в таком случае кажутся странно непригодными, и все же я прибегаю к их бесполезности в своей собственной неадекватности. Пожалуйста, знайте, что я никогда не забуду Шиву. В тот короткий миг, когда она посмотрела в лицо монстру, она соизволила улыбнуться и простить. В этой улыбке я почувствовал силу и глубину понимания, которую никогда не надеялся постигнуть. Она рвала на части то, что именуется моей душой. Простите, простите, простите. Тысячу и еще тысячу раз. Я перед вами на коленях, и этого никогда не будет достаточно.

Шарзад разрыдалась, звук ее отчаянного плача разнесся по комнате. Пергамент в ее руках задрожал.

Халид был ответственен за это. Каким бы ни было оправдание, какой бы ни была причина – это был он. Он убил Шиву.

Он украл у Шарзад этот свет.

Она знала это всегда. Но сейчас, держа неоспоримые доказательства в руках, поняла, насколько сильно хотела, чтобы это оказалось ложью. Как она жаждала, чтобы этому было какое-то оправдание. Ах, если бы нашелся тот самый козел отпущения! Чтобы в один момент открыть для себя: Халид не виноват.

Но ведь сейчас она знала, насколько нелепо это звучит.

Однако понимание ломало ее… медленно. Стена вокруг сердца Шарзад рушилась, оставляя за собой выжженные угольки и кровоточащие раны. Ее рыдания стали громче. Ей хотелось швырнуть кожаный чехол через всю комнату, разорвать на мелкие кусочки содержимое и отрицать его губительные истины, но она подняла следующую страницу. И еще одну.