Книга Клио и Огюст. Очерки исторической социологии - Вадим Викторович Долгов

целыми неделями, и, казалось, могут разглядеть след орла в небе.

На самом деле никаких физических преимуществ перед белыми людьми у коренных американцев не было. Разница была только в том, как они пользовались своими природными способностями. Так, например, развитие памяти шло не за счет расширения возможностей эйдетической (непроизвольной, природной, фотографической) памяти, а за счет использования всё более и более разработанных способов запоминания, мнемонических приемов, главным из которых является использование знака.

Историческое развитие памяти начинается с того момента, как человек переходит впервые от пользования своей памятью, как естественной силой, к господству над ней <…> Человек на известной ступени своего развития приходит впервые к созданию искусственного знака, этот момент есть поворотный момент в истории развития его памяти[149].

В качестве знаков, ставших «подпоркой» органической памяти, Выготский выделял мнемотехнические (рисунки, узелковое письмо) и письменность. «В этом переходе от естественного развития памяти к развитию письма, от мнемы к мнемотехнике заключается самый существенный перелом, который и определяет собою весь дальнейший ход культурного развития человеческой памяти. На место внутреннего развития становится развитие внешнее. Память совершенствуется постольку, поскольку совершенствуются системы знаков и способы их использования»[150].

Перья у индейцев – один из первых мнемонических приемов и знаменитое узелковое письмо квипу – тоже. Как ни покажется странным, прочитать это письмо, не зная, о чем в нем говорится, – невозможно. Прочитать его так просто нельзя – нужны пояснения. Если принесший письмо человек пояснит, что в нем говорится о перемещении стад бизонов через перевал – узелки будут означать одно, а если о количестве тюков шерсти – другое.

Было еще много всяких приемов, о которых европейцы не знали и поэтому удивлялись (ну подумаешь, какие-то там камешки, веревочки). На самом деле у них у самих была на вооружении система гораздо более совершенная – письменность. При помощи этого приема каждый из нас может сохранить гораздо больше информации, чем целое индейское племя.

Аналогичные процессы наблюдаются и в других сферах психического. Мышление взаимосвязано с развитием системы знаков – языка, счет – числа и т. п.

Примеров тому Выготский приводит множество.

Так, например, счет: европейцев удивляла способность аборигенов в одно мгновение определять, что в стаде не хватает одного бизона (они думали, что те быстро пересчитывали всё стадо). На самом же деле индеец действовал совершенно по-другому. Определял сразу наметанным глазом, как мы сразу определяем, что в пол-литровую бутылку недолито даже граммов пятьдесят. Кроме того, это счет обязательно чего-то «конкретного». Исследователь попросил примитивного человека считать. Но тот не мог считать абстрактно. Тогда исследователь предложил считать что-нибудь конкретное, например свиней. Дело пошло успешней. Но когда «примитив» дошел в своем счете до цифры 60, счет закончился. Когда исследователь спросил, почему его собеседник не может считать дальше, тот ответил, что больше шестидесяти свиней у одного хозяина быть не может. И такой счет не имеет смысла.

Мышление связано с развитием знаковой системы – языка. Мышление примитивных народов отличается большей конкретностью – в языках первобытных народов гораздо меньше слов, обозначающих абстрактные понятия. Например: на языке индейцев племени понка фраза «Человек убил кролика» будет звучать буквально так: «Человек он один живой стоящий убил нарочно пустить стрелу кролика его одного живого сидящего». Мышление точное и конкретное. Так, например, у ботакудов слово «остров» передается четырьмя словами, которые буквально обозначают следующее: «земля вода середина находится здесь». Другой пример: полупримитивный человек, которого исследователь-европеец пытался обучить своему языку, отказался переводить фразу «Белый человек убил шесть медведей», потому что, по его мнению, такого быть не может.

Языки народов, находящихся на стадиально ранней ступени развития, отличаются наличием огромного количества конкретных слов для самых разных понятий и отсутствием понятий обобщающих. То есть у них может быть несколько слов для обозначения полета журавля, синицы, камня, бумеранга, но при этом не быть слова «летать». Если хотят сказать «круглый», говорят «как солнце» или «как камень» (и делают при этом еще соответствующий жест рукой).

То есть развитие психики человека лежит в области культуры, развития социума, а не биологии.

Даже нервные заболевания зависят от культуры. Немало для изучения истории превращений человеческой психики сделано и последователями З. Фрейда[151]. Особенно примечательно, что историко-психологические разработки берутся в расчет не только в теоретических построениях, но и в терапевтической психоаналитической практике. Например, у В. Франкла читаем, что вытеснение в подсознание подавленных сексуальных импульсов, служившее основным невротизирующим фактором во времена Фрейда, в настоящее время, после пережитой обществом сексуальной революции, не столь актуально. Общественное сознание изменилось. На первое место в культурном контексте эпохи выходят проблемы смысла жизни, своего назначения в обществе и пр.[152]

Основная идея направления – изучение во взаимосвязи развития психики и культуры. Из этого вывод: понять глубины психики другого человека мы можем, только погрузившись и исследовав его культуру, так как люди даже и думают по-разному.

Семиотическое направление. Семиотика – наука о знаках и знаковых системах. Из изложенной нами концепции Л. С. Выготского, связывающей развитие психики с развитием культуры использования знаков, прямо вытекает, что особенности культуры определяются принципами и структурными особенностями знаковых систем, принятых в обществе.

В России основы семиотического подхода были заложены еще П. А. Флоренским[153].

Большую известность в области семиотического изучения культуры снискала тартуско-московская школа семиотики. Исследуя тексты (в самом широком смысле), ученые этого направления всегда уделяли большое внимание системе внетекстовых связей, общекультурному контексту, без воссоздания которого текст, созданный в иную эпоху, не может быть воспринят адекватно. Из этого следовало, что для правильного понимания необходимо как можно полнее воссоздать общественное сознание того времени, к которому текст относится. Иначе, по мнению Ю. М. Лотмана, идейного руководителя школы, перенесение инокультурных текстов в мир собственных бытовых представлений является постоянным источником ошибок и недоразумений[154]. Поэтому необходимо ясно представлять себе сферу осознанных и неосознанных представлений, весь комплекс культурных условностей и стереотипов, т. е. мировоззрение, мироощущение, с которым жили люди эпохи.

Системой, моделирующей сознание, Ю. М. Лотман считал язык. В том числе и так называемый «вторичный язык». Что это такое? Сами тартуские семиотики определяли его так: вторичный язык – «коммуникационная структура, надстраивающаяся над естественным языком (миф, религия)». Понятней от этого определения, как правило, не становится. Это закономерно – не всякое определение является объяснением. В случае тартуской школы это можно считать правилом. Язык школы был нарочито сложным. Он насыщен терминами, являющими собой весьма узкие конвенциональности. Сложный наукообразный язык иногда призван прикрыть отсутствие смысла, но не в случае тартуской школы. Их терминология призвана была служить щитом от идеологического контроля. Обычный чиновник