Книга Заговор князей - Роберт Святополк-Мирский

— Обязательно передам, — очень серьезно пообещал Картымазов.

… Пахом Воронец служил у князя Федора Бельского уже много лет и потому сразу умел отличать гостей очень важных от не очень важных.

Он прекрасно помнил прошлый приезд Медведева.

Князь Федор встречал Василия, как самого дорогого гостя, с которым его связывают какие-то особые тайны, потом оставил в замке, велев исполнять любые прихоти (впрочем, Медведев так ни разу ни за чем не обратился), сразу же после его приезда князь умчался как сумасшедший в столицу, будучи чем-то очень взволнованным, вернулся же веселым и радостным, после чего подарил Медведеву бесценную старинную книгу, быть может, единственную во всем Великом Литовском княжестве.

Князь Федор, уезжая в Кобрин, для сопровождения княжны Анны взял с собой неразлучного канцлера Юрка Богуна, да два десятка воинов охраны, а старшим в замке оставил Пахома.

И вот теперь, когда Пахому доложили, что в замок прибыл некий Василий Медведев и просит встречи с князем, Пахом сам бросился встречать гостя.

Он удивился, увидев Медведева, одетого полностью по литвинскому обычаю, что было ему весьма к лицу.

Василий хорошо помнил Пахома, и они поздоровались как старые приятели.

Но как только Медведев узнал, что князя в замке нет, он категорически отказался хоть на пару часов заехать, чтобы пообедать, сославшись на необходимость как можно скорее встретиться с князем. Расспросив подробно, как добираться до Кобрина, он вскочил на коня и помчался дальше.

Пахом озадаченно вернулся в замок, размышляя о том, что все это значит, и не ждут ли князя, как в прошлый раз, какие-нибудь неприятности.

Через полчаса после этой встречи по мосту прогромыхала тележка, и молодой парнишка из деревни Горваль, нанятый взамен куда-то пропавшего трубочиста Саввы Горбуна, повез выбрасывать подальше в лес золу из замка.

А еще через полчаса Никифор Любич вынул изо рта своей верной овчарки скомканный листок бумаги и, смазав соответствующим раствором, прочел короткое сообщение о том, что замок Горваль посетил некий Медведев и, узнав, что князя нет, не оставшись даже пообедать, заторопился в Кобрин.

Никифор Любич глубоко задумался.

Но он думал вовсе не о том, куда и зачем едет Медведев — это стало ему ясно почти мгновенно: он знал о неприятностях московского князя, — бунте братьев и предполагаемом нашествии Ахмата, о котором шляхта в литовском княжестве уже радостно переговаривалась, готовясь к летнему походу в его поддержку. Стало быть, великому князю понадобилась помощь Федора Бельского, и даже нетрудно догадаться какая — от перехода братьев-князей на московскую сторону до покушения на жизнь короля.

Но важно было совсем не это, важно было другое: сообщать ли об этом Высшей Раде братства сейчас, или еще подождать?

Марья уехала, и теперь рядом с Федором нет никого, кто мог бы осветить подробности его планов и действий.

Упоминать Медведева, и таким образом привлекать к нему внимание братства Никифору тоже не хотелось в силу данного когда-то обета.

Единственный человек, с которым он мог бы все обсудить и посоветоваться — Трофим с Черного озера — уехал по приказу Рады проверять, как выполнит свое первое, но какое-то очень уж важное дело некий новый член братства.

Никифор Любич, подумав, принял решение.

Надо посмотреть, как будут развиваться события. На последнем Совете Рады говорили, что следует воздержаться от всех акций, которые могут повредить Московскому княжеству и поддерживать все, которые идут ему на пользу. Медведев наверняка действует на пользу Москве. Значит, пока подождем. А там — увидим.

… Первая битва с ливонцами произошла под Псковом.

Около двух недель неторопливо двигалось московское войско, растянувшись длинно, часто останавливаясь, то на обед (толокно, сушеная рыба, немного ветчины), то на ночь (ужинали чем Бог послал), пока, наконец, не доползло до псковских земель, где стали встречаться недавно разграбленные и сожженные неприятелем села.

За это время Филипп успел занять почетное место в окружении князя Андрея Никитича Оболенского, который оказался крепким, жизнерадостным мужчиной в расцвете лет, любителем выпить и повеселиться, силачей вроде Филиппа очень жаловал, что не преминул доказать на третий же день похода, предложив ему принять участие в состязании сильнейших воинов войска в метании тяжелой палицы, именуемой «булава».

Булава была и впрямь тяжелой, но не для Филиппа.

Три раза бросали, и с каждым разом Филипп не только намного дальше остальных забрасывал тяжелую, обитую железом дубину с шипами, но каждый раз все дальше и дальше, побеждая, таким образом, даже самого себя.

Князь Оболенский пришел в такой неописуемый восторг, что прямо после состязаний при всех торжественно пожаловал этой булавой Филиппа, говоря, что теперь, когда такой силач находится в их войске, подобное состязание лишено всякого смысла.

Филипп на радостях забросил подарок так далеко, что его едва нашли в сгущающихся сумерках.

И вот, наконец, они увидели неприятеля.

Казалось, что ливонцы только их и ждали.

Но это не казалось, а было так на самом деле, потому что ливонские лазутчики донесли о приближении московского войска еще вчера, и восьмитысячная армия под командованием генерала Густава фон Шлимана, состоящая из рыцарей, кнехтов с алебардами и лучников, хорошенько приготовилась к встрече. В раннем утреннем тумане начинающейся оттепели, ливонцы подошли к московскому войску настолько близко, что когда их заметили выставленные далеко вперед сторожевые посты, было уже поздно.

Тем не менее, воевода Оболенский проявил храбрость и спокойствие.

Он, в первую очередь, отправил гонца назад, в тыл, чтобы поторопить отстающие отряды, а затем так, будто это он готовит нападение, а не на него нападают, велел отборной коннице полка левой руки немедленно начинать обходной маневр слева и по тройному сигналу рога стремительно атаковать противника с левого фланга, а коннице полка правой руки — справа по тому же сигналу.

Главные полки он двинул вперед, а сам занял место на близлежащем холме, в окружении гонцов, готовых мчаться в любой конец с его приказами, и своих приближенных дворян, в числе которых находился и Филипп Бартенев.

Воевода подмигнул Филиппу, весело потер руки, поглядывая на стройно приближающиеся колонны вражеских копейщиков, и велел трубить в рог один раз.

Московская пехота двинулась, и тут же посыпался рой стрел, от которых воевода и его приближенные укрылись щитами.

Особенно выделялся огромный и тяжелый голубоватый щит великого магистра в руках Филиппа.

Вдруг из рядов наступающих вылетел всадник-гонец.

— Воевода, — закричал он. — Сотник Петров убит! Кто будет командовать нашей сотней?

Оболенский повернулся к Филиппу.