Книга Вестники Судного дня - Брюс Федоров

«Выходит, близится и мой черёд», – думал Веденин, но к его удивлению вагон, в котором он ехал, особо никто не тревожил. Лишь регулярная проверка, пересчет голов и весьма сносное питание. Через пять дней, когда поезд резко взял влево, в теплушку добавили вторую печку-буржуйку.

«Куда же они нас везут?» – в сердце начала закрадываться обоснованная тревога. Деревья скукожились вдвое, а затем вообще превратились в неказистые кустарники. Наконец, рельсы упёрлись в отвал из груды камней и земли. Железнодорожного пути дальше не было. Перегрузка в вымороженную баржу и по застывающей реке к ещё более холодному морю. Изломанный причал, переход на короткое пузатое судно и дальше вперёд вдоль дикого неприветливого берега и угрюмых сопок. Что за дикий край, где даже волн нет, а из-под воды на тебя пялятся пористые губки льда? Северный Ледовитый Океан. Край земли. Конец всему. Что там за строения на горизонте? Продавленные бараки, пустые металлические бочки. Безрадостная картина. К берегу так просто не подойдёшь. Пересадка на баркасы и к деревянному разбитому дебаркадеру.

Певек – самый дальний, закатный центр цивилизации. Неужели мне суждено провести здесь шесть чудовищных лет? И уже стало так холодно, что зуб на зуб не попадает. Проклятый ветер продувает всё насквозь.

– Всем прибывшим построиться и организованно занять места в тракторных тележках, – раздался привыкший командовать начальственный голос. Было бы кем руководить, а босс всегда найдется.

«Неужто ещё куда-то везти собираются?» – жуткое предположение ошарашило Семёна. Так и есть, ещё с десяток километров куда-то в сторону, и вот он, конечный пункт прибытия, не обозначенный ни на одной карте.

Это был не лагерь в привычном смысле этого слова, а небольшая колония, на территории которой разместились до десятка сравнительно небольших, ладно срубленных из бревен жилых домов и ещё несколько строений непонятного назначения. Ни забора, ни проволоки, ни тем более наблюдательных вышек не было.

«Чудное поселение», – усмехнулся про себя Веденин и решил не торопиться с выводами. То, что привлекало внимание сразу, – это странные провисшие пеньковые канаты, протянутые между всеми домами и строениями. Для чего? Внутри были достаточно просторные помещения для проживания двадцати человек. Нары крепко сколоченные. Соломенные тюфяки – новые. Большой общий стол с длинными скамьями под окном с двойными рамами, на котором не было решетки. Почему так? В углу топилась массивная, грубо сложенная из валунов печь. В избе было тепло. Жить можно.

«Что ж, может быть, я действительно смогу продержаться шесть лет и вырвусь на волю и дойду до своего дома? Может, прав отец Серафим и не так уж не прав капитан Захарьин, и у меня есть тот единственный шанс на спасение?»

Общее построение, как и ожидалось, было обычным, дежурным, как, впрочем, и везде, где довелось побывать Семёну, но зато кратким и содержательным.

– Я начальник Исправительно-трудовой колонии номер «Н» майор Сивков, – произнес кряжистый, как медведь-маломерок, человек с погонами майора. Вы – поселенцы на особом режиме. Заключёнными вас я не называю, хотя по сути так оно и есть. Каждый попал сюда, будучи осужденным по конкретной уголовной статье. Мы здесь добываем оловянную руду, и ваша задача работать как можно лучше, так как это нужно для нашей великой Родины. Кто будет работать по-стахановски, выдавать на-гора рекордные показатели, всегда может рассчитывать на моё уважение и соответствующие привилегии: улучшенное питание, хорошая одежда, перевод в избу с нормальными кроватями и выход на сутки-двое в Певек для отдыха и развлечения. Для таких работников будет разрешена переписка с близкими и в ускоренном порядке может рассматриваться обращение об условно-досрочном освобождении. Вот вам моё слово.

Майор явно был доволен собой и своей речью, хотя ничего нового в ней не было. Эти слова он произносил раз за разом перед каждой прибывшей партией арестантов:

– А теперь запомните следующее. Побег отсюда невозможен. Кругом безжизненная тундра. Сзади – Ледовитый океан. Скоро зима, о которой вы ещё представления не имеете. Любое нарушение режима, необоснованный отказ от работы караются карцером со всеми вытекающими для вас последствиями, самым мягким из которых является продление срока заключения или перевод на тюремный режим. И не у нас, а куда-нибудь подалее. Догадайтесь с двух раз. Прокуратуру или нашего всесоюзного старосту, дорогого Михаила Ивановича Калинина, своими письмами и жалобами тревожить не советую. Здесь я для вас и советская конституция, и Верховный совет, и Высший суд в последней инстанции. Охрана у нас есть, хорошая охрана, охотничья. – Бугристое лицо Сивкова расплылось в улыбке, обнажив крепкие желтые зубы. – Она охраняет вас для вашей же пользы от истинных хозяев здешнего края: полярных волков и белого медведя. У них разговор короткий и свой приговор, один.

Потянулись однообразные короткие дни и длинные ночи. Через месяц посыпались белые мухи и запела неукротимая пурга северных широт. Передвигаться по территории колонии стало возможно только держась за канаты. Фонари, запитываемые от старого дизельного движка, горели тускло и освещали лишь небольшой круг под собой. Оторваться от каната в ветреную ночь практически всегда означало верную смерть. Два-три шага в сторону, и человек пропадал в беспросветной зимней мгле. Такого находили скрючившимся и замершим в сугробе, и то большей частью по весне, когда снежные заносы начинали постепенно таять, разрешая земле полюбоваться солнцем в короткие мгновения быстротечного полярного лета.

Семён был приятно поражен тем, что питание оказалось хорошим, более чем ожидалось. Наваристые жирные супы, щи, картошка с сытной свиной тушенкой регулярно. Выдавали мягкий хлеб и компоты из сухофруктов, а то и козье молоко. Оказалось, что хозяйственный майор Сивков организовал в колонии свой производственный цех, где выращивались не только курицы и кролики и была своя пекарня, но и содержались десять упитанных пряморогих длинношерстных коз, которых обслуживали женщины из числа осужденных. Обстоятельство немаловажное и весьма приятное, так как позволяло основному мужскому контингенту значительно скрашивать свой убогий быт.

Веденин приободрился и даже стал прикидывать по годам, что он должен сделать, чтобы пораньше вырваться из заключения. Удивляло только то, что даже бывалые арестанты отказывались устанавливать свои порядки, вели себя непонятно тихо и безучастно реагировали на происходящие вокруг них события. За общим обедом ели мало, вяло ковыряя ложкой в каше. Разговаривали также немного, больше как бы из одолжения. Мало что сообщали о своём прошлом и почти всегда отказывались говорить о будущем. Даже лингвистические шедевры тюремного жаргона звучали как-то слабо и неубедительно, как будто никто никому ничего доказывать не собирался.

Кто-то из сообразительных раздобыл где-то медную проволоку и свинтил из неё антенну, что позволяло ламповому, собранному из разных комплектующих частей радиоприемнику транслировать передачи на КВ-диапазоне, в том числе программы на русском и даже английском языках. Волна постоянно гуляла, дикторские голоса беспрестанно гнусавили, а музыка то прорывалась сквозь шорох помех, то опять на время исчезала. Но канал в большой мир был открыт, и это сильно оздоровляло общую обстановку. И удивительно, но местное начальство, которое несомненно давно уже прознало о наличии запрещённого технического устройства у поселенцев, этому не препятствовало или делало вид, что ничего не знает.