Книга ВЧК в ленинской России. 1917–1922: В зареве революции - Игорь Симбирцев

Так и Деникин за такие «эксцессы» вкупе с затянувшимся пьянством снял с должности своего генерала Май-Маевского, невзирая на его успехи на фронте, когда в наступление лета 1919 года именно добровольческие корпуса Май-Маевского дальше всех пробились по направлению к Москве, почти до Орла и Тулы. Рассказы о запоях Май-Маевского, о зверствах части его солдат и грабежах мирного населения под видом реквизиций привели Деникина в ярость. Отстраняя генерала, главком белых на юге России написал, что «Май-Маевский уронил наш престиж и войдет в нашу историю с осуждением, но за ним есть блестящая страница сражений, и Бог теперь ему судья!». Лишенный у белых всех должностей и жалованья за свои прегрешения Май-Маевский затем заливал свое горе вином в белом тылу, в 1920 году еще до окончательной эвакуации армии из Крыма он умер от инфаркта в Севастополе. А Колчак также за перебор в жестокости при антипартизанском рейде снимал с должности своего генерала Розанова, пытался остановить вошедших в раж даже условно подчинявшихся его омскому правительству казачьих атаманов Семенова с Калмыковым. Хотя в антипартизанской борьбе трудно действовать иными методами, ведь зачастую в числе «партизан» им противостояли просто потерявшие все меры от пролитой крови безыдейные бандиты. Попробуй удержи казачьего атамана, когда его людей режут из-за угла, из Омска это очень непросто сделать. Ничего подобного в Красной армии мы не видели, там могли «изъять» только за прямой выход из подчинения единому командованию и советской власти в Москве.

В одной из самых богатых фактическим материалом книг с идеей равной ответственности красных и белых «Красный и белый террор в России» профессора Казанского университета А.Л. Литвина вся теория сопоставлений жестокостей всех сторон этой войны начинается с известного письма писателя Короленко наркому Луначарскому о том, как он видел в отбитом деникинцами городе обезображенные трупы жертв «красного террора», но тут же белые расстреляли своих пленных, которые вскоре в могилах превратятся в такие же ужасные тела. И далее у Литвина речь в основном идет об обоюдной жестокости боевых частей на фронте и при зачистке своего тыла. Как только речь заходит об участии в терроре специальных служб, и в этой книге сразу заметна очевидная разница между конвейером смерти и пыток в ЧК и отдельными, по крупицам собираемыми авторами таких книг, эпизодами жестокостей белой контрразведки.

Тот же писатель Короленко сам очень скоро осознал эту разницу, когда раз за разом ходил в своей Полтаве в местную ЧК в попытках спасти от расстрелов арестованных горожан. И он видел, какой конвейер смерти организовали полтавские чекисты во главе с начальником Полтавской губернской ЧК Барсуковым, – только за весну 1919 года ЧК в Полтаве расстреляны 2 тысячи человек. Короленко писал об этих ужасных фактах в Москву тому же Луначарскому и самому Ленину. И явно уже должен был к тому времени осознать разницу между длящимся методичным террором ЧК в Полтаве (а такое тогда происходило в любой российской губернии) с измеряемым тысячами числом жертв и тем десятком пленных красноармейцев, которых в горячке после боя расстреляли в Полтаве вошедшие в город белые войска.

И в той же книге Литвина приводятся строки из допроса иркутскими чекистами адмирала Колчака перед его расстрелом, где пленному верховному правителю России раз за разом твердят о пытках в его омской контрразведке и карательных акциях в сибирских селах его войск. А адмирал Колчак, прямодушно соглашаясь, что такие случаи были и вообще на войне такое случается, что «так обычно на войне и делается», твердо отстаивал свою правду – это отдельные случаи, а сам он с этими проявлениями озверения по мере сил боролся. Могли ли сказать такое в случае своего поражения в этой войне и ареста Ленин или Дзержинский? В этих протоколах допросов адмирала Колчака в Иркутской ЧК ведущий допрос заместитель председателя губернской ЧК Попов (сам незадолго до того чудом спасшийся в колчаковской контрразведке, там белые офицеры едва не утопили большевика Попова буквально в сортире) постоянно твердит пленному правителю Сибири: «Никаких военных судов у вас не было, два-три офицера сидели и решали расстрелять, у вас процветали пытки, я сам видел в Александровской тюрьме истерзанных вашими офицерами людей» – и все в том же духе. На большинство приводимых Поповым примеров Колчак категорически отвечает, что такие факты ему вообще не были известны. Но и не пытается увиливать, когда признает, что при подавлении восстаний и открытой борьбе с врагом его контрразведке приходилось применять жестокие методы, и опять тот же твердый рефрен Колчака: «На войне всегда так делается».

Колчак тогда уже знал, что он обречен не выйти живым из рук чекистов, что если его не расстреляют прямо в Иркутске, то повезут для такого же показательного приговора в Москву. И он признал честно неопровержимый факт: пытки в колчаковской контрразведке были. В результате вместе с ним и его заместителем Пепеляевым 7 февраля 1920 года на льду Ангары, о чем мало известно, был расстрелян и третий человек – китаец Чен Тинфань. Этот человек в контрразведке при Колчаке в Омске также расстреливал и пытал, да еще обучал тонкости восточных пыток русских офицеров – так что заплечных дел мастера из китайцев были не только в красной ЧК, их соотечественник и в рядах белых спецслужб чем-то похожим отметился.

Такие пугающие параллели есть в истории тайной борьбы спецслужб красных и белых в той войне. Если у большевиков в ЧК были интернационалисты от немцев до китайцев и даже здоровенный негр-чекист Джонсон в Одесской ЧК, то и у белых в контрразведке Колчака попадаются пошедшие туда австрийцы, немцы и чехи из бывших пленных (только венгров нет, все «красные мадьяры» у большевиков). Были там и английские советники из британской разведки, вот и китаец Чен Тинфань, и даже негр свой там тоже обнаружился. Он служил при штабе атамана Анненкова, и его здесь звали «наш арап», и сам Анненков посмеивался над ним, отчего тот все время «такой грязный», этот «арап» был при нем чем-то вроде телохранителя. По некоторым данным, он был из взятых в плен в Сибири среди красных «интернационалистов», свободно говорил на французском и английском языках, так что установить теперь гражданство загадочного «арапа» в белой контрразведке невозможно. Неизвестно и имя этого занесенного на нашу Гражданскую войну чернокожего человека, в отличие от негра-чекиста Джонсона, в нашей истории он остался безвестным «арапом».

Здесь, в истории с допросами Колчака красными, лежит ключ к пониманию этой разницы, в том числе и в позиции Колчака при допросах его в Иркутске, признававшего факт зверств, но подчеркивающего их стихийный характер. Белые контрразведки не ставили расстрелы на поток с идеологическим их обоснованием, конкретизируя вину отдельной личности, и не публиковали хвастливо списков расстрелянных заложников, как «Вестник красного террора» под редакцией чекиста Лациса. Чекистский же террор не был вынужденной мерой расправ с конкретным пойманным врагом, что отличало органы белой контрразведки. Он, как это признавали и сами чекисты дзержинского периода, сам становился главным средством подавления любого сопротивления советской власти, фактором тотального запугивания населения, он сознательно косил не индивидуумов, а целые группы или сословия в обществе. Кажется, разница здесь видна невооруженным глазом.