Книга Беатриса - Оноре де Бальзак

— Итак, друг мой, как видите, я одна, — сказала она, когда два парижских льва вышли из ложи, — да, да, одна на свете!

— Одна? Вы, значит, забыли обо мне? — сказа Каллист.

— О вас? — ответила Беатриса. — Но ведь вы женились. Признаюсь, что, когда до меня дошла весть об этом, я пережила одну из самых тяжелых минут в жизни. Значит, подумалось мне, я потеряла не только любовь, но и дружбу, а я-то думала, что это крепкая бретонская дружба. Впрочем, человек ко всему привыкает. Сейчас я уже не так сильно страдаю, но я вся разбита. Сегодня в первый раз после долгого времени вновь расцвело мое сердце. Я обязана быть гордой перед лицом равнодушных, дерзкой с теми, кто пытается ухаживать за мной, хотя в их глазах я пала, и к тому же я потеряла несравненную мою Фелисите; у меня нет никого, кому я могла бы шепнуть: «Как я страдаю!» Представьте же, какую муку я испытала, увидя, что вы рядом и не узнаёте меня, и вы поймете, как я рада, что вы сейчас здесь со мной... Да, — продолжала она в ответ на горящий взгляд Каллиста, — это верность, верность! Таковы мы, несчастные! Какой-нибудь пустяк — простой визит — для нас все. Ах, вы любили меня! Вы любили меня так, как должен был бы любить меня тот, кто растоптал сокровища моей души. И, на мое несчастье, я не могу вас забыть, я люблю, и я хочу сохранить верность прошлому, которое никогда не вернется.

Проговорив залпом эту уже сотни раз импровизированную тираду, Беатриса закатила глаза, чтобы еще больше усилить впечатление; казалось, слова вырывались из ее души необоримым, долго сдерживаемым потоком. Каллист промолчал, но из глаз его выкатились две слезы. Беатриса взяла его руку, пожала, и Каллист побледнел от этого прикосновения.

— Благодарю вас, Каллист, благодарю вас, доброе мое дитя! Именно так истинный друг отвечает на горе друга!.. Не нужно слов. Молчите! Уходите скорей, на нас глядят, ваша жена может огорчиться, если ей сообщат, что нас видели вместе, хотя встреча на глазах многочисленной публики — это так невинно! Прощайте. Как видите, я тверда духом.

Она утерла слезы и засмеялась, что в приемах женской риторики можно назвать антитезой в действии.

— Видите, я смеюсь, смеюсь горьким смехом всем шуткам равнодушных: пусть забавляют меня! — продолжала она. — Я встречаюсь с художниками, с писателями, словом, с людьми того сорта, с которыми познакомилась у нашей бедняжки Мопен. Быть может, она и права! Облагодетельствовать того, кого любишь, и исчезнуть со словами: «Я слишком стара для него!» — согласитесь же, что это мученический конец. И самый лучший исход для женщины, когда не можешь кончить свою жизнь в девичестве.

Тут Беатриса снова разразилась смехом, как бы желая развеять тяжелое впечатление, которое произвели на ее бывшего поклонника эти слова.

— Скажите, — спросил Каллист, — где и когда могу я вас видеть?

— Я скрылась от людей на улице Шартр, возле парка Монсо; живу я в маленьком домике, по моим скромным средствам, и забиваю себе голову литературой, — впрочем, читаю я для развлечения. Да сохранит меня господь от судьбы наших умниц!.. Идите, бегите, оставьте меня, я не хочу привлекать внимание людей, а каждый, кто увидит нас, будет злословить. Уходите же, Каллист, если вы останетесь еще хоть минуту, я, право, заплачу.

Каллист вышел из ложи, пожав руку Беатрисы, и он вторично испытал глубокое, странное волнение от этого пожатия, отдавшегося трепетом во всем его теле.

«Боже мой, никогда Сабина не умела так взволновать меня!» — подумал он, выйдя в коридор.

В течение вечера маркиза де Рошфид не посмотрела открыто на Каллиста и трех раз, но она бросала исподтишка взгляды, которые разрывали сердце этому бретонцу, верному своей первой, отвергнутой любви.

Когда барон дю Геник вернулся домой и, при виде роскошной обстановки, вспомнил слова Беатрисы, что она стеснена в средствах, он вдруг почувствовал ненависть к своему богатству, которое не могло принадлежать этому падшему ангелу. Узнав, что Сабина уже давно легла спать, он безмерно обрадовался, — перед ним долгая ночь; он сможет всецело отдаться своим переживаниям. Он клял проницательность, которую черпала Сабина в силе своей любви. Ведь случается иной раз, что жена боготворит мужа, и тогда его лицо для нее открытая книга: она изучила самую незаметную смену выражений на его лице, она знает, почему он спокоен, или умеет допытаться — откуда это облачко печали, набежавшее на его чело, и, поняв, что именно она является тому причиной, зорко всматривается в глаза мужа; в них она читает самое важное: любима она или не любима. И Каллист, зная, что он является предметом глубокого, наивного и ревнивого обожания, не сомневался, что ему не удастся скрыть перемену, происшедшую в его чувствах.

«Что-то будет завтра утром?» — думал он, засыпая; он страшился испытующего взгляда Сабины.

Сабина имела обыкновение по нескольку раз на день спрашивать мужа: «Скажи, ты все еще любишь меня?» — или: «Я не надоела тебе?» Очаровательные сомнения, которые выражаются по-разному в зависимости от характера и ума женщины и полны притворной или подлинной тревоги.

Нередко на поверхность души, даже наиболее чистой и благородной, всплывает тина, поднятая со дна ураганом. И Каллист на следующее утро, хотя и любил своего сына, задрожал от радости, узнав, что Сабина всю ночь не отходила от мальчика: у него появились судороги, предвещающие круп, и она не захотела покинуть ребенка. Под предлогом неотложных дел барон ушел из дома, даже не позавтракав. Он выскользнул из подъезда, как вырвавшийся на свободу узник, с удовольствием зашагал к мосту Людовика XVI, пересек Елисейские поля и, наконец, зашел в кафе, где с аппетитом позавтракал по-холостяцки. Итак, что же такое любовь? Быть может, человек стремится таким путем вырваться из-под ярма, налагаемого обществом? Или человеческая природа требует, чтобы течение жизни было стихийным, свободным, — пусть несется она бурным потоком, разбиваясь о скалы противоречий, коварства, женского притворства, а не течет мирной речкой среди двух берегов — мэрии и церкви. Вероятно, природа не без умысла накапливает лаву, которая, извергаясь, обогащает дух человека, а иной раз даже делает его великим. Трудно было найти юношу, получившего более строгое воспитание, чем Каллист; он вырос среди людей самых чистых нравов, его не коснулось веяние неверия; и все же Каллиста тянуло к недостойной женщине, тогда как милосердный, солнечный случай послал ему в лице Сабины девушку подлинно благородной красоты, наделенную тонким и изощренным умом, благочестивую, любящую, безгранично привязанную, обладающую ангельски-кротким характером, смягченным к тому же любовью, любовью страстной, не охладевшей в замужестве, такой любовью, которую Каллист питал к Беатрисе. Быть может, характеры даже самых великих людей лепятся не без примеси глины, — тянет же их к себе грязь! В таком случае нельзя упрекать женщину в несовершенстве, каковы бы ни были ее ошибки и сумасбродство. Но ведь г-жа де Рошфид, несмотря на свое падение, принадлежала к высшей знати: она казалась сотканной из эфира, а не слепленной из грязи, она умела под самой аристократической личиной надежно прятать в себе куртизанку, которой не прочь была стать. Таким образом, наше толкование не проливает достаточно света на поведение Каллиста. Быть может, следует искать причину его удивительной страсти в тщеславии, которое таится где-то так глубоко, что моралисты не замечают этой пружины человеческих пороков. Есть мужчины, которые, подобно Каллисту, исполнены благородства, которые так же прекрасны, как Каллист, богаты, изысканны, хорошо воспитанны, но для которых, возможно, даже помимо их сознания, становится скучным супружеский союз с женщиной во всем им подобной, с женщиной, чье благородство не удивляет уже потому, что они сами наделены им, чья душевная чистота и деликатность, созвучные их моральным качествам, оставляют их спокойными; такие мужчины ищут утверждения своего превосходства у натур низменных или падших, а то и прямо вымаливают у них похвалы себе. Контраст моральной низости и их собственных добродетелей доставляет им приятное разнообразие, тешит их. Чистое так ярко блестит рядом с нечистым! Каллисту нечего было прощать Сабине, безупречной Сабине, и все потерянные втуне силы его души трепетали только ради Беатрисы. Если даже великие люди зачастую разыгрывают на наших глазах роль Христа, поднявшего блудницу, почему же требовать от людей обыкновенных большего благоразумия?