Книга Беатриса - Оноре де Бальзак

Каллист едва дождался двух часов и все время подбадривал себя коротенькой фразой: «Я сейчас увижу ее!» — звучащей, как поэма, твердя которую влюбленный может незаметно промчаться семьсот лье!.. Быстрым шагом, почти бегом, он дошел до улицы Шартр и сразу узнал дом Беатрисы, хотя никогда не видел его раньше; он — зять герцога де Гранлье, он — богач, он — аристократ родом не ниже Бурбонов, как вкопанный остановился на первой ступени лестницы, услышав вопрос старого швейцара:

— Как прикажете доложить о вас, сударь?

Каллист понял, что он должен предоставить Беатрисе свободу действий, и в ожидании стал разглядывать сад, оштукатуренные стены особняка, испещренные неровными бурыми и желтыми полосами — следами парижских дождей.

Госпожа де Рошфид, подобно всем светским дамам, разрывающим супружеские узы, бежала из дома, оставив мужу все свое состояние. Она не желала протягивать руку за милостыней к своему тирану. Конти и мадемуазель де Туш избавляли маркизу от забот о материальной стороне жизни, да и мать Беатрисы время от времени высылала дочери кое-какие деньги. Оставшись одна, Беатриса вынуждена была жестоко экономить на всем, а это было нелегко для женщины, привыкшей к роскоши. Таким образом, она постепенно добралась до вершины холма, по склонам которого разбит парк Монсо, и поселилась в маленьком особняке, выстроенном некогда важным барином; особняк выходил окнами на улицу, но во дворе был прелестный садик, и все помещение сдавалось за тысячу восемьсот франков в год. В услужении у Беатрисы состояли старый слуга, горничная и кухарка родом из Алансона, делившие с госпожой все невзгоды; то, что маркиза считала бедностью, для многих честолюбивых буржуазок было бы верхом роскоши. Каллист поднялся по навощенным ступеням на площадку, всю уставленную цветами. Старик слуга провел барона в комнаты, распахнув двустворчатую дверь, обитую красным бархатом, выстеганным ромбами и с позолоченными гвоздиками. Шелком и бархатом были обиты и все комнаты, через которые прошел Каллист. Ковры строгих тонов, полуспущенные занавеси на окнах, портьеры — все это являло резкий контраст с убогим домиком, к тому же содержавшимся небрежно.

Каллист поджидал Беатрису в гостиной, отделанной в темных тонах, где роскошь обстановки подчеркивалась простотой. Стены комнаты были обтянуты снизу бархатом гранатового цвета, а сверху — желтым матовым шелком; на полу лежал темно-красный ковер, окна походили на оранжереи, столько на них было цветов в жардиньерках, а занавеси пропускали такой слабый свет, что Каллист с трудом рассмотрел на камине две вазы старинного красного фарфора; между ними блестел серебряный кубок, который Беатриса вывезла из Италии, — чеканку его приписывали Бенвенуто Челлини. Золоченая мебель, обитая бархатом, великолепные консоли, на которых стояли часы причудливой формы, стол, накрытый персидской скатертью, — все говорило о былом изобилии, остатки которого умело выставлены напоказ. На низеньком столике Каллист заметил несколько драгоценных вещиц и открытую книгу, на которой лежал кинжал с усыпанной алмазами рукояткою — грозный символ критики; очевидно, Беатриса пользовалась этим кинжалом для разрезания страниц. Около десятка акварелей в богатых рамах свидетельствовали о великолепной дерзости маркизы, ибо все это были изображения спальных комнат в различных домах, куда заносила Беатрису ее бродячая жизнь.

Шуршание шелковых юбок возвестило о приходе несчастливицы. Она показалась на пороге гостиной в тщательно обдуманном туалете, при виде которого любой мужчина, сколько-нибудь наделенный хитростью, понял бы, что его ждали. Платье из серебристого атласа, скроенное наподобие пеньюара, позволяло видеть полоску белой груди; из широких откидных рукавов выходили волны тюля, собранного буфиками, складочками, и заканчивались у кистей рук кружевами. Прекрасные волосы, искусно заколотые гребнем, падали локонами из-под крохотного чепчика, украшенного кружевом и цветами.

— Уже! — произнесла Беатриса, улыбаясь. — Самый пылкий любовник не мог бы так торопиться... Очевидно, вы хотите сообщить мне что-то важное, не так ли?

И г-жа де Рошфид уселась на кушетку, жестом пригласив Каллиста занять место с ней рядом. По случайности, должно быть предумышленной (ибо женщины обладают двумя родами памяти — памятью ангелов и памятью демонов), Беатриса благоухала теми же духами, которыми душилась в Туше во время встреч с Каллистом. Прикосновение ее платья, этот аромат, эти глаза, которые в полутемной комнате, казалось, вбирали в себя весь свет, свели Каллиста с ума. Несчастный вдруг почувствовал себя во власти того безумья, которое чуть было не стоило жизни Беатрисе; но на сей раз маркиза сидела на краю кушетки, а не над океаном; она поднялась и дернула сонетку, приложив пальчик к губам. Увидев этот жест, призывавший к благоразумию, Каллист овладел собой; он понял, что Беатриса отнюдь не имеет воинственных замыслов.

— Антуан, никого не принимать, меня нет дома, — сказала она старому слуге. — Подложите в камин дров. Вот видите, — с достоинством продолжала она, когда старик удалился, — я считаю вас своим другом, так не обращайтесь же со мной, как с любовницей. Я хочу сказать вам две важные вещи. Во-первых, глупо вечно спорить с чувствами любимого человека; а во-вторых, я не желаю больше принадлежать ни одному мужчине в мире; я верила, что я любима, что Конти — это Ридзио[56], не связанный никакими узами, совершенно свободный, — и вот видите, куда завело меня это роковое увлечение. Вы — другое дело, вы под охраной самого святого долга; у вас молодая, прелестная, любящая жена; наконец, у вас есть сын. Мне, да и вам, было бы непростительно это безумие...

— Дорогая моя Беатриса, все ваши доводы разрушит одно-единственное слово: я никогда никого, кроме вас, не любил, и меня женили вопреки моей воле.

— Да, мадемуазель де Туш сыграла с нами злую шутку, — сказала с улыбкой Беатриса.

В течение трех часов г-жа де Рошфид проповедовала Каллисту свои воззрения на супружество, предъявив ему страшный ультиматум — полностью отказаться от Сабины. Какие возможны иные гарантии, восклицала маркиза, в том страшном положении, в которое ее поставила любовь Каллиста? Впрочем, жертву, которую должна была принести Сабина, маркиза считала сущим пустяком. Она прекрасно знает Сабину!

— Она, дорогое мое дитя, принадлежит к числу женщин, которые в замужестве все те же, что и в девичестве. Она — слишком Гранлье, смуглая, как ее матушка-португалка, чтобы не сказать оранжевая, и костлявая — вся в отца! По правде говоря, ваша жена никогда не пропадет, этот младенец прекрасно может обойтись без помочей. Бедный Каллист, да разве вам такая жена нужна?.. Верно — у нее красивые глаза, но, бог мой, такие глаза встречаются на каждом шагу в Италии, в Испании, в Португалии. Не может быть женщина нежной при такой-то худобе! Не забывайте — Ева была блондинкой; брюнетки — дочери Адама, а блондинки — чада господни; сотворив мир, он воплотил в Еве свой самый сокровенный замысел.

В шесть часов Каллист в отчаянии взялся за шляпу.

— Да, иди, иди, бедный мой друг, не огорчай ее, ей будет так грустно обедать без тебя!..